— И что? — невежливо поторопил он её, опять замолчавшую.
— Так, Иван Павлыч Яр тогда, проходчик один, из старых ссыльных, он, со всеми вместе, к клети-то подошёл!.. Они ведь к шахтному стволу двинулись, когда метан только травить начал! А счётчики-то уже показывали! — сердилась женщина, подозревая Цахилганова в непонятливости. — Ну и вот. Подошёл, значит, спасся, считай. Подняться только осталось. А как в штреке рвануло, да как пламя к стволу пошло-полетело, то угольную пыль сначала понесло на них. Перед пламенем она всегда, впереди, летит… Пыль понесло, потемнело совсем возле клети. А он, Иван Павлыч Яр, повернулся —
и от клети к огню сквозь пыль пошёл.
Пламя на него, а он на пламя, встречь!..
Кричали ему, клеть до последнего держали, не поднимались, чуть сами не сгорели!.. Ушёл, да и всё. Не вернулся.
В пламя — ушёл!
210
Медсестра сокрушённо качала головой и не помнила уже, казалось, про Цахилганова.
— Ох! — вдруг решительно очнулась она. — Никто тогда не понимал, зачем это он. Никто! А вот надо, значит, так было… Ходит ведь он там, Иван Павлыч! Под землёй. До сих пор. Двухметровый-то старик этот.
— А. Шахтёрское суеверие, — сказал Цахилганов.
— Ну, нет. Не-е-ет! — усмехалась медсестра многозначительно. — Не скажите… Его, Иван Павлыч Яра, бригада этой зимой под землёй видала. Вот к чему бы это?.. Как раз перед Новым годом. Не та, в которой мой муж да сын, а сменная. Истинно, видала!
Мария подалась вперёд и зашептала:
— Как эту шахту сокращать стали, то бригада начала механизмы развинчивать и оттуда их поднимать. Демонтаж производить. А это дело — долгое… И вот сидят они там, — снова указала медсестра в пол, — тормозки достали, перекусывают. Всё тихо. Ну, только что шахтный свод над головами поскрипывает, осыпается чуток. Да ветер сквозной, чёрный, над ручейками чёрными, над водой, какая со стен сбегает, дует. Вот ветер этот как вдруг полетит! Прямо воду со стен в брызги рвёт, в пыль влажную. Они закрываются — что такое? А сквозняк-то раз — и спал.
И идёт, идёт к ним человек высоченный издалёка.
Они по лампочке его увидали.
Ну, думают, бригадир, наверно, с проверкой.
А уж Иван Павлыч Яр перед ними, как живой, стоит…
— На ночь такое только рассказывать, — завозился Цахилганов на табурете. — Ребят малых страшить.
— А вот слушай! — приказала Мария. — Подошёл он. «Здорово ли, — говорит, — живёте, ребята?» «Здорово, — отвечают, — живём. Хлеб-соль жуём… Иван Павлыч! Ты, никак?» «Да, точно, я это», — соседу нашему, Петру Миканорычу, механику, он говорит. «Ну, садись с нами! — бригада-то его, Иван Павлыча, приглашает». «Нет, — Иван Павлыч стоит, а ближе не идёт. — С вами мне нельзя. Вам ещё жить да жить… Ну, как только демонтируете вы этот участок, то без работы не останетесь. А позже обманут вас, когда на другую шахту переведут. Но и в голоде вы не погибнете. Хоть будет кругом пустота. Пустота, запустенье повсюду. До самых новых Хозяев всё разрушаться, заваливаться будет. Помяните моё слово». «А до каких же новых-то?» «До международных Хозяев, — говорит, — если сроки такие настанут.
