Ветер за окном, должно быть, сменился. К вою прибавилось новое мелкое беспрерывное дребезжанье плохо прижатого к раме стекла, там, в верхнем углу. Но Цахилганову казалось, что дребезжит у него под ложечкой.
— Люба, а птица? Где она? — допытывался он время от времени, надеясь, что Любовь заговорит. — Этот сыч, или кто, не тревожит тебя больше?
Он сел на табурет и стал держать Любину руку в своей.
— А то бы я прогнал…
— …Люба, дрожит во мне что-то. Отчего? А?..
Как вдруг та же медсестра вошла снова. Прислонившись к дверному косяку, она смотрела теперь на Цахилганова непонятным, давящим взглядом, скрестив на груди красные здоровенные ручищи,
такими удобно, должно быть, душить людей походя, за крупные и малые провинности.
— Что вы? — насторожился Цахилганов. — Что вы хотели?
— А ничего. Не обижайтесь вы на нас, а только… — она задышала тяжелей и впала в глубокую, основательную неподвижность.
Цахилганов отвернулся, без нужды поправил одеяло на реанимационной кровати.
— Муж у меня — шахтёр! И сын! — наконец увесисто сказала Мария за его спиной. — На двадцать второй шахте работают. Которая под нами.
Она указала пальцем в пол.
Цахилганов молчал. И тогда женщина пояснила, со значеньем, но тихо, быстро оглянувшись по сторонам:
— Он ведь с Иван Павлыч Яром работал! Муж мой.
209
Цахилганов решительно не понимал её,
— тяжеловесность — слов — мыслей — поступи — зачем — это — женщине — зачем.
— Да вы садитесь, — без охоты указал он ей на кушетку.
Та села, поправила на коленях белый халат — и будто уснула, тесно сдвинув огромные ступни в синих резиновых тапочках.
Цахилганов отвернулся, пытаясь догадаться, хуже Любе сейчас, без препаратов, или ничего, терпимо… И лишь через время отметил, что Мария глядит на него пристально и неотрывно.
— Помните? Авария тут была, — заговорила медсестра о чём-то своём. — Лет девятнадцать назад? Тринадцать-то гробов было. Ну, в это же вот время самое, весной?.. И погода стояла в точность такая, только ещё тяжельше, без ветра. Тогда на вентиляционной, наверху, в моторе заискрило. А в шахте метан подтравливал. Ну и погодой искру придавило. Она вниз, по вентиляционным колодцам, по метану, в штреки пошла. Как тогда рвануло! Аж в Раздолинке слышно было. Все надшахтные постройки снесло.
— Так это же в нескольких километрах отсюда, — недовольно возразил Цахилганов.
Думает, небось, что ему скучно. Развлекает…
— Надшахтные постройки — они там, ваша правда, — согласно покивала женщина. — А штреки-то, где горело, здесь! Под нами как раз раздолинский второй угольный пласт идёт. Богатый самый. Разрабатывать его, конечно, нельзя было, под больницей. Да кто на это смотрел; разрабатывали! План давали! Они же, на двадцать второй-то шахте, по-стахановски привыкли…
