Что еще примечательно для определения национальности автора, отец Федор заканчивал письма к жене так же, как Достоевский: «твой вечно муж Федя». Образ отца Федора, безусловно, выходит за рамки нормальной психики: несет он очень уж много ненависти к людям, гонимым большевиками, даже убиваемым и хотя бы потому презрительного отношения автора не заслужившим, да и ненависть к Достоевскому нормальной не назовешь — понятной психически здоровому человеку. Ненависть к Достоевскому, безусловно, принадлежит полуграмотному еврею, так как оные считали Достоевского «антисемитом». Может, конечно, удивить, что полуграмотный еврей читал письма Достоевского, но у них есть странная привычка: повсюду они бдительно выискивают «антисемитизм», который и вообще почему-то любят, как сообщил Игорь Губерман:
Еврейство — это странный организм,
Питающийся духом ядовитым:
Еврею даже антисемитизм
Нужнее, чем еврей антисемитам.
Это, конечно, некоторое преувеличение, так как, например, Губерману антисемитизм явно не нужен — иначе бы не написал он ядовито о некоторых братьях своих несчастных.
На важность романа «Двенадцать стульев» для отдельных представителей советской власти указывает тот странный факт, что роман этот собрались печатать в государственном журнале даже не до завершения работы над ним — до начала, если верить сообщению Катаева о заключении авторского договора до его отъезда на отдых, жизненно необходимый ему. До завершения же работы роман начали печатать в журнале «30 дней» — в январе 1928 года, в первом номере. Что любопытно, так сами авторы датировали роман в рукописи: «1927–1928 гг. Москва» (в 1997 г. было издание полного авторского текста, и в публикации стоит авторская дата).
Во всей этой истории главное любопытство вызывает поведение Катаева: чего ему, собственно, не хватало? Зачем в грязь-то было лезть по уши? Или, может быть, Катаев почел за долг чести заступиться за поруганных жуликов и палачей из ГПУ? Да нет, вроде в своем уме до смерти оставался. Неужели нельзя было отказаться? Нет, поверить в это невозможно, так как Алексею Толстому грязную эту работенку должны были предложить раньше, чем Катаеву, но Толстой ведь в отцах новых писателей не значился… Следовательно, можно было отказаться, причем без всякого ущерба. Или, может быть, умные головы из ГПУ просто постеснялись обратиться к Толстому? Сомнительно это, тем более что Шульгин отзывался о нем с пренебрежением. Да ведь первое, что в голову приходит, это показать сочинение Шульгина Толстому, вот, мол, ваше сиятельство, как враг трудового народа вас кроет… Неужели без ответа оставим?
