и дитя к тому же.
Хоть подрос Марко немножко,
Но все ж таки надо
заботиться о ребенке».
«Твоя правда, надо;
век, мне данный, слава Богу,
и я прожил, знаю,—
уходился. Ну, так как же,
что возьмешь, родная,
за труды?»
«Да что дадите».
«Э, нет, дочка, что ты!
Это ж плата за работу,
за твою работу.
Говорят: кто не считает,
тот не наживает.
Вот уж разве так, голубка;
ни ты нас не знаешь,
ни мы тебя. А поживешь,
оглядишься в хате,
да тогда и сговоримся
с тобою о плате.
Так ли, дочка?»
«Ну что ж, ладно!»
«Так входи же в хату».
Сговорились. Молодица
день встречает песней;
словно с паном обвенчалась,
купила поместье.
От рассвета до заката
и в поле, и в хате,
и за скотом ходит Ганна;
а вокруг дитяти
так и вьется; в воскресенье
и в будни ребенку,
словно мать, головку моет,
ему рубашонку
каждый божий день меняет.
Вместе с ним катает
повозочки, а уж в праздник
и с рук не спускает.
Старики мои дивятся,
Богу бьют поклоны...
Наймичка же сна не знает,
по ночам со стоном
свою долю проклинает,
плачет горько, тяжко;
да никто того не знает,
не слышит бедняжки,
кроме Марка маленького.
Да и он не знает,
отчего слезами Ганна
его умывает;
отчего его целует
и молится жарко,
сама не съест и не допьет,
а накормит Марка.
Не знает он. Когда в люльке
порой среди ночи
пробудится, шевельнется,
она сразу вскочит,
крестит его,- баюкает, —
за стеною слышит,
спит спокойно ли ребенок,
как во сне он дышит.
Утром Марко к своей Ганне
ручки простирает —
и наймичку с улыбкою
мамой величает...
Не знает он. Растет себе,
растет, подрастает.
Немало лет уже минуло,
годы немало утекло.
На хутор горе завернуло
и слез немало принесло
Бабусю Настю схоронили
и еле-еле отходили
Трофима-деда. Пронеслось
несчастье злое и уснуло —
на хутор снова благодать
из-за лесов седых вернулась
к Трофиму в хату отдыхать.
Уже Марко чумакует
и осенью не ночует
ни у хаты и не в хате, —
кого-нибудь нужно сватать!
Задумался Трофим старый,
спросить Ганну надо б!
Да к работнице. А Ганна
к королевне б рада
сватов слать: «Марка спросить бы,
ему лучше знать-то».
«Ладно, дочка, Марка спросим,
да и станем сватать».
Расспросили, столковались,
сватов снарядили.
С рушниками к Марку в хату
люди воротились,
с хлебом святым, обмененным.
В жупане богатом
кралечку нашли такую —
хоть гетману сватай,
так не стыдно. Вот какое
выискали диво.
«Спасибо вам! — старик молвит, —
а теперь счастливо
довести нам нужно дело
до конца бы, люди,—
обвенчать их. Да еще вот:
кто ж матерью будет
посаженой? Нет ведь Насти!...»
И заплакал тяжко.
Только наймичка у двери
за косяк, бедняжка,
