Наш друг не отзывался, и я присоединил свой голос к Витькиному: «Колька-а-а-а!» — разнеслось над островом и протоками и улетело в синеющую даль моря. За спиной раздался возбужденный возглас:
— Да тихо вы! Тихо!
Обернувшись, мы увидели над кустами аккуратно подстриженную голову Кольки.
— Идите сюда.
В самом центре острова, метрах в пятидесяти от нас сидел человек. Сидел на пятках и не шевелился.
— Слышь, робя, а может, он не живой, — подал мысль Витька.
— Ну да, не живой. Гляди, в той стороне чум. Зачем мертвому чум?!
Витька лег на живот и пополз по-пластунски к человеку. Он полз долго. Мы то теряли его из виду в зарослях карликовой березки, то он выныривал из ложбинки и замирал перед бугорком, через который ему надо было перебраться. Но вот мы увидели, как он встал. Мы поднялись и еще чего-то опасаясь, пошли к Витьке. Тот стоял недалеко от человека, не обращающего на нас никакого внимания.
Мы придвинулись еще ближе к странной круговой ограде из почерневших деревянных чурбаков с вырезанными лицами. На одних был ужас, другие улыбались, показывая однозубый рот, третьи, маленькие, костяные, хранили на челе печать меланхолии, но у всех круглые вздутые щеки и расплющенные носы. Мы разглядывали фигурки почти забыв про человека.
Среди фигур были и иконы, медными гвоздями пришпиленные к заостренным кольям, а рядом, на таких же кольях, торчали оленьи черепа. Мощные оленьи рога с несметным количеством насечек, углублений и дырочек лежали тут же, направленные своими остриями прямо на нас. Каким-то внутренним чутьем мы поняли, что в круг входить нельзя.
Это был древний старик. Веки прикрыты, лицо, цвета горелого пергамента, неподвижно и покрыто цыпками морщин. Таким лицо становится только от бесконечного пребывания на ветру и солнце. Старик не шелохнется, и только ветерок шевелит редкие волосы на его голове и бороде. Рядом со стариком на растянутой шкуре белого оленя лежит огромный грязно-желтый бубен.
Всего два раза, за все годы, сколько мы потом приезжали на остров, я слышал его гулкую мелодию.
Став старше, ловили здесь, в глубоких вымоинах песчаного русла рыбу сетями. В протоках водились щекур, пыжьян, щука. Попадался и муксун. Налимов у нас в поселке не ели, поэтому мы выбрасывали этих тупорылых длинных рыб обратно.
С годами старик не изменялся. Он сам казался нам непонятным и вечным духом, хранителем этой бесконечной тишины… Когда зазвучал его бубен, мы побежали смотреть старика, а он размеренно, с нарастающей быстротой все бил и бил в бубен. Небо вдруг резко потемнело и разломилось множеством молний. Мы кинулись к шлюпке. Неожиданно начавшаяся гроза с ливнем и прилив, накрывший все мелкие островки, лишили нас ориентировки. Казалось, что все молнии летят к нам, вонзаясь в пенящуюся воду у самых бортов. Раскаты грома казались нам продолжением глухих звуков стариковского бубна…
