Движение и голоса в зале ожидания слились для него в сплошной гул, мягкий, как летний дождь. Гул проходил мимо, не отпечатываясь в памяти, но он уже знал, что в нужный момент память не подведет, вернет его в этот зал.
И Василий вспомнил, как утром, торопясь на работу, обогнал женщину с двумя малышами. Они уже сворачивали к детскому саду, но несколько фраз запомнилось.
— Мама, мама, а когда ты нам купишь папу?
— Зачем он нам нужен, пьяница такой.
— Мама, а ты купи хорошего.
На женщине было старенькое пальто, синий платок на глаза надвинут, шла она торопливо, тоже, наверное, опаздывала. Василий побежал дальше, скользя по льдистому тротуару.
И теперь он в который раз открыл для себя, что ничто не проходит без следа, только не упустить бы, не растерять. После пригодится.
Он многое оставлял на завтра, на будущее. И представлялось ему это будущее чередой долгих светлых дней, когда все будет получаться, и герои из неоконченных рассказов заговорят с ним без усмешечки, серьезно. Об этом никому не говорил Василий, даже жене, потому что ей требовались точные даты…
…Диктор сонным голосом объявил, что самолет из Москвы прибыл.
Алексей Николаевич появился в дверях неожиданно, чуть не столкнувшись с Василием.
— Васенька, здравствуй, милый. Вот славно, что приехал. Как догадался?
— Я в трест звонил. Сказали. Помочь?
— Поищи машину.
Василий побежал к стоянке такси. Тесть снова, в который раз, показался ему не таким, как дома, к которому он привык. Как молодо блестели его глаза после возвращения! Правда, резче обозначались мешки под глазами, но это не старило Алексея Николаевича, лишь давало повод теще жаловаться своим приятельницам: он ужасно много работает в командировках, я так боюсь за него.
На этот раз он купил себе шляпу, светло-серую, с короткими полями, и надел уже, шапку в портфель спрятал. И пахло от него московским многолюдьем, словно одеколоном, той легкостью, которая часто охватывает в начале апреля даже отцов взрослых дочерей.
Машина круто набирала скорость. Летели по сторонам скрюченные после зимы березки, снег на полях отяжелел, поблескивал твердой корочкой, а шоссе было сухим, темнело серым наезженным бетоном.
Алексей Николаевич закурил, надвинул шляпу на глаза, что придало ему вовсе легкомысленный вид, говорил не торопясь. Василий слушал его, пытаясь уловить недосказанное, но слова тестя ложились друг к другу плотно, как камни в древней пирамиде.
— А тебе, Васенька, тоже приятные новости. Помнишь, ты рассказ посылал в журнал?
