За окном начались степи. Говорят, завтра утром увидим пустыню, к вечеру — Балхаш.
Шеф и одна из двух официанток — Фисонова — заодно. Это я понял, когда нагружал на кухне контейнер комплексными обедами.
— Пойдешь продавать, — оглянувшись, сказала Фисонова, — накинь по двадцатику.
— Пока воздержусь. — Я сделал вид, что не заметил властных интонаций в голосе официантки.
— Боишься, что ли?
— Не вас ли?
— Мое дело предложить, — вроде бы как равнодушно ответила официантка.
И еще я заметил за ней: в минуту расчета с клиентом она как бы надевает этакую непроницаемую маску с подобием назойливой улыбки. Прекрасно парализует любое волеизъявление.
98 копеек. Ничего, вероятно, не изменится, если пустить их по рублю двадцати. Гром не грянет, земля не стронется с оси, поезд не сойдет с рельсов. От большого немножко — не кража — дележка. Всего по двадцать копеек — стоит ли говорить о пустяках. И за ходку — два рубля в кармане. А с рыженькой мамаши — тоже? Ведь знал же, догадывался, как делаются здесь деньги! И обманывал себя, что обойдется.
— Смелей, студент! — Шеф смотрел на меня в окошечко кухни. — Не ты первый, не ты последний!
Я шагнул в вагон и, пройдя несколько купе, услышал:
— Почем обеды, молодой человек?
— 98 копеек.
Первый день заканчивался. Незаметно к концу его я втянулся в свое нынешнее занятие, вошел во вкус. И даже нашел ему приблизительное определение. Служить людям — приносить им доброкачественную еду и питье, помогать в пути, чтобы дорога не показалась длиннее, чем на самом деле. В отношении с Фисоновой и шефом проклюнулся зловещий холодок, ну да не детей же с ними крестить. Директор весь день за своим столом занята своими директорскими думами и подсчетами. Повара держатся особнячком — под командой писклявого шефа. Вторую официантку — Шурочку, незаметную худенькую женщину, я еще не знаю совсем — она сегодня приболела. Семеныч говорит, что она святая: мать-одиночка С двумя детьми, работяга, живущая на одну зарплату. У Семеныча — силикоз, третья группа инвалидности. Пробовал сначала стоять на вахте — стыдно стало перед товарищами, что утром идут в забой. Тут хоть не на виду…
Чтобы вознаградить себя за труды праведные, после ужина я пошел на чашечку крепкого чая в одиннадцатый вагон к Вере. К тому времени она уже сдала дежурство — в служебке сидела ее сменщица.
— Можно к вам?
— Не ко мне, а к моей напарнице, — нашла необходимым поправить она. — Ко мне такие не ходят.
— Не настаиваю, — пробормотал я, отправляясь в купе для проводников.
