— Есть.
— И карточка с собой?
— Да.
— Покажи. — Дядя Петя мигом включает свет, подсаживается ко мне на постель, замирает в ожидании. Я достаю из пиджака блокнот, показываю фото.
— Как звать?
— Иринка.
— Гм. Красивая. Ишь ты. Они, поди, ненадежные, красивые-то?
— Моя вроде надежная.
— Ни разу не приснилась тут?
— Давайте не будем об этом?
— Понятно, снится… Снова заныла.
— Рука?
— Она. Хоть отрубай ее на ночь — опять покою не даст. Но ты спи. Я мешать не буду.
И снова я просыпаюсь от света, но не яркого, а весьма слабого. Дядя Петя стоит перед зеркалом и примеривает желтую хлопчатобумажную рубашку. Обновка явно не его размера, между шеей и воротом могут свободно войти два пальца. Но дядя Петя пытается уладить дело курортным, не в тон, галстуком.
— Сноха подарила, — комментирует он события. — На день рождения. Хоть одна… вспомнила.
Я еще раз взглядываю на шею дяди Пети, торчащую из воротника, и про себя решаю, что женщина здесь ни при чем. Но я не выдаю своих догадок и хвалю «подарок»: ничего, мол, после стирки усядет.
В ту ночь я уснул так крепко, что утром не заметил, когда дядя Петя ушел.
Сегодня дядя Петя пришел домой сам не свой, молчаливый, состарившийся. Не глядя мне в глаза, поздоровался, походил по комнате, повздыхал. Достал из шкафа графинчик, налил полстакана и сел за стол. Посидел, мучая посудинку в руке, но все не пил. Словно по-трезвому решил кое-чего додумать.
— Нет уж, не видел если жизни, то и не увидишь, — наконец сказал он и не совсем решительно выпил. Говорить ничего не стал, а сразу лег на кровать и, закрыв глаза, замер без движения. — Здоровый был — годился, а теперь выдохся, так можно в отвал.
— А что случилось, дядя Петя?
— Та…
— Что-нибудь по работе?
— Помирать надо, вот что случилось.
— Да кто вас так обидел? Вы же — ветеран войны!
— А что, ветераны — не люди, что ли? И для них всего хватает.
— Начальство?
— Начальство… Он начальством-то неделю назад стал, а уже прижимает.
— Кто?
— Да мастер наш. Докопался. Старого проводили на пенсию, этого поставили. Ему бы поскромней сперва побыть, поприсматриваться, так нет… Видит, я выпрягаться начал — вот и загонял по другим работам. А ведь я — старик на посылках бегать, год до пенсии остается. «Дай, — говорю, — на этом месте доработать, а то я в деньгах потеряю». И слушать не хочет. «У нас, — говорит, — везде работы хватает. Раз не справляешься — освободи место, не мешайся». Старались, старались для таких вот, чтобы им жизнь лучше была, а они нас за это — в яму… Эх, Женька! Не было, говорит, у них ничего, к ним воры залезли, обокрали — у них вовсе ничего не осталось.
