— Ну, что, Женя, вспомнил про рака? — спрашивают на пороге.
— Членистоногое.
— Какое?!
— Членистоногое.
— Здорово! — подавленно восхищаются мужики, но усомниться не решаются. — Вот что значит грамота. Ладно, прощайте.
— А что, дед, бабка твоя, поди, замуж вышла?
— Пускай. Мне же лучше.
— Почему?
— Потому. Во-первых, не ворчит никто, во-вторых, какой от нее толк? Говорить — все переговорено. Я ей, например, возьмусь что-нибудь толковать, через полчаса спрашиваю: «Ты что по этому поводу думаешь?» — «То же самое, что и ты». Я начинаю догадываться, что она меня вовсе не слушала, и строго спрашиваю: «Повтори, что я рассказывал». — «Вот, — отвечает, — дожил! Что говорил — не помнит!»
Дядя Петя провожает товарищей до ворот, возвращается, закрывает дверь.
— Ну что, спать? Спать.
Мы расправляем постели, забираемся под одеяла.
— Жень, а ты сам это выдумал или они правда членистоногие?
— Правда. Не такой уж это важный вопрос, чтобы из-за него голову ломать.
— Может, и так. А если глубоко задуматься, то можно и голову нарушить. Хм… Членистоногие… Надо же выдумать. Ты, Женя, в другой раз смелее отвечай. Не бойся иногда и про такие пустяки задумываться. Ничего ей, твоей голове, не сделается. Маленько надо.
— Надо, — засыпая, соглашаюсь я.
Я уже успеваю заснуть, как вздрагиваю от того, что меня кто-то легонько трясет.
— Жень, — слышу сквозь сон, — я думал, ты не спишь, потому и пришел. Лежу как чурбак с незакрытыми глазами. Ты никогда чурбаков с незакрытыми глазами не видел?
— Нет. — Мне, кажется, уже не до смеха.
— Тогда я первый. Я, знаешь, что тебя хочу спросить? Сегодня какое число?
— Семнадцатое.
— Значит, все правильно.
— Что правильно?
— День рождения мне сегодня. Пировать надо было.
— Правда?
— Правда.
— Поздравляю.
— Спасибо.
— Что же вы раньше молчали?
— Забыл. Сам забыл.
— И… никто?
— Никто. Обидно, Женька. К соседу, бывало, приду, к Пильщикову, в праздник, а он при тебе возьмется нарочно открытки перебирать, к шкафу их прилепляет. А мне — ничего. Ни письма, ни грамотки.
— Надо было хоть мне сказать. Все-таки праздник.
— Какой там праздник, Женька! Вот если бы мне сегодня семнадцать стало… Тут реветь надо, а не радоваться. Ведь пятьдесят девять лет! А спроси — шибко и вспомнить нечего. Все ждал от жизни чего-то. И дождался. Пятьдесят девять стукнуло. Ладно, ложимся. Правда, спать будем.
И уже на сон грядущий слышу последнее:
— Пили-ели, веселились, подсчитали — прослезились.
В пять утра дядю Петю начинает, по его собственным словам, к и д а т ь. То есть от кашля складывать пополам и бросать по кровати.
