— Твоя лунка, — голос отвечавшего был садистски сладострастен, — твоя лунка дома на печке осталась.
— Я спрашиваю, кто мою лунку занял? Ага, вот она. И окурки мои — я «Приму» курю.
— Тут половина «Приму» курит. На ней, на лунке, не было написано, чья она, вот и занял мужик.
— Слезай, говорю! — Молодое лицо наступало всерьез. — Я тут пол-отпуска рыбачу!
— Я вот сейчас встану, возьму коловорот да по бестолковке твоей брякну разок. По умной. Сразу найдешь свою лунку.
— А напрасно ты, парень, сюда приехал, — авторитетно, не терпя возражений, сказал кто-то. — Муж в дверь, а жена — в Тверь. Это нам со своим мочалом ладно тут зимогорить, а тебе рано.
— Мое дело, — отвечало лицо, рассверливая новую лунку.
— Твое, конечно, — вроде бы как по-доброму продолжал прежний коварный голос. — А только я в твои годы… Мало ли?
— Моя — другое дело. Я на свою надеюсь.
— Надеяться, — снова сладострастно смакуя мстительное чувство, назидательно сказал знакомый голос, — надеяться можно только на мерина.
— И на русскую печку — никуда не денется.
— Что это вчера Мишка Шапошников — про какую бабу рассказывал, — как бы на другую совсем тему послышалось с дальнего конца сборища. — Тоже с мужиком в отпуск приехала…
— Что, опять, озорник, балуется?
— А что ему? Живет один, межеумочком, не изробленай…
— Да отвяжитесь вы! — Молодое нагловатое лицо уже не выглядело таким решительным, как прежде, занервничало. — Порыбачить спокойно не дадут…
— Рыбачь, не жалко. А там кто-нибудь тоже удочку закидывает.
— Лизавета, голубушка моя, обрадуется…
— Голимый ерш, голимый ерш.
— Это разве рыба? Вот, бывало, раньше… Поедешь — с крупчаточным мешком, на три дня за язями… Хлеба нет, сваришь киселя горохового — ладно.
— Да вот, лет пяток еще назад… Приедешь — с водкой, с ба… Сетки поставишь, выпьешь… Сплаваем через часок, проверим, уху тройную сварим… Вот это называется романтика!
— Это называется браконьерством, — сказал официальный голос.
И всем стало неудобно, неловко. Словно каждый из рыбаков был уличен в названном грехе.
— Замерз, поди, дедушка? — разрядил тягостное молчание кто-то из рыбаков.
— Замерз. Руки не гнутся. В туалет уж сколь времени хочу сходить, а как? Хоть кого попросить ширинку расстегнуть.
— Вон, сходи погрейся, — показали деду Никите на дымок немного поодаль от основной группы — там кто-то сидел с печкой.
— А если клюнет?
— Тебе же всего сначала полдесятка надо было? Ишь, разохотился.
— Дак… — Дед Никита и вправду нерешительно поднялся с ящика, пошел в сторону дымка. — Лизавета, голубушка…
