– Вот, что они жрут! А мы голодаем!
Люди все прибывали на площадь. Остановились и другие заводы. Площадь не вмещала вновьприбывших, они заполнили прилегающие улицы.
Потом в город вошли танки, они двигались по улицам, перемалывая гусеницами расплавленный асфальт.
Власти не показались. Ни одного милиционера. Только войска постепенно подтягивались и охватывали площадь.
С балкона полетел портрет Хрущева.
Люди еще не понимали, что произошло. Тогда послышались автоматные очереди.
Когда я услышал свист пуль, то понял – не холостые. Вдвоем с приятелем мы спрятались за бочкой с квасом.
Подъехали пожарные машины и скорые. Автоматная стрельба продолжалась недолго, послышались крики. Люди бросились с площади на Московскую улицу.
Мы видели, как пожарные машины смывали кровь с мостовой, раненых и убитых тут же спешно увозили. Но люди все чего-то ждали, не расходились. На Московской стоял танк, офицер что-то кричал в толпу, толпа кинулась на танк. Опустив ствол и крутанув башней, танк освободился от забравшихся. Затем он выстрелил. Лопнули стекла, зазвенели осколки. И тогда, наконец, заговорили репродукторы. Объявили, что в город прибывают Микоян, Подгорный, Павлов, члены тогдашнего правительства.
Нам удалось вернуться в общежитие.
Студентам пообещали встречу с прибывшими в институте.
Потом Микоян выступал по радио и обещал через пять лет полное благоденствие, а если оного не произойдет, то: «Не верьте ЦК КПСС!».
В расстреле обвинили, как обычно, западные спецслужбы; снижение тарифов – тоже специально подстроенная провокация.
Погибло больше ста человек, в том числе женщины и дети. В городе объявили комендантский час на неделю. Потом состоялся суд. Нет, не над теми, кто дал приказ стрелять, а над «организаторами беспорядков».
– Все повторяется, – сказал отец, когда в Москве танки стреляли по Белому дому. Андрей – младший сидел на крыше соседнего здания, а родители с замиранием сердца у телевизора. Все повторяется…
Ветер.
Маленькие смерчи закручивают уличную пыль и набрасываются на прохожих, заставляя их идти согнувшись и прикрыв лицо руками.
Плохо вижу. На аллее среди низких карагачей суетятся люди в оранжевых жилетах.
Серая земля, серые дома, серые деревья, серые урны и оранжевые жилеты. Урн много. У входа в трансагентство аж четыре штуки: по две с каждой стороны. Раньше в этом доме был райком комсомола, я водила сюда кандидатов в члены ВЛКСМ, здесь им вручали красные книжечки и прикалывали значки к школьной форме. Будучи секретарем школьной комсомольской организации, я носила сюда взносы – много двухкопеечных желтых монеток… А еще раньше дом принадлежал райисполкому, пока не выстроили более подходящее здание из розового туфа; а до райисполкома… до райисполкома это была обычная общага, в которой сразу после приезда жили отец с мамой на кухне с разбитым окном…
