— Кто вы по профессии? — спросил он, наморщив непомерно высокий лоб философа.
— Журналист, а что?
— Хорошо хоть не писатель. Вы знаете, что земля — это вселенская помойка, куда со всего космоса сбрасывают духовные отбросы.
— Какое отношение к этому имеют писатели? — осторожно спросил я.
— Они более тонкие, чем другие люди, — объяснил доморощенный философ, — поэтому сами отравляются космической грязью, а потом отравляют своими книгами других. Вы точно не писатель?
— Нет, — сказал я как можно тверже.
Привязанный мужчина заорал снова. Когда крик утих, я лихорадочно открыл дверь и вернулся назад, где столкнулся с дежурным, который держал в руке «Цветы зла».
— Не спится? — ласково спросил любитель Бодлера. — Может, дать таблетку?
— Спасибо, — отказался я, — лучше попробую сам заснуть.
— Правильно, — похвалил он и пошел читать яркие тягуче стихи, а я вспомнил фотографию поэта с грустными все понимающими глазами и скорбными складками возле рта. Я почувствовал острую жалость к этому человеку, который страдал так сильно, что обвинял в своих бедах не только Бога и государство, но и собственную мать. Возле туалета стоял сочинитель больничных писем.
— Читай последнее письмо, — обреченно сказал я, почувствовав неизбежность судьбы.
— Оно очень грустное, — предупредил поэт. — Может быть, лучше прочитать предпоследнее?
— Давай, — согласился я, и он начал декларировать громким подвывающим голосом.
«Как нам хорошо живется, Маша,
на обед картошка и компот,
а на ужин гречневая каша
плюс уколы в зад или в перед
Помогает лихо терапия,
зазубрил дословно назубок,
Что я не бунтарь и не мессия,
а помог электро-тро-тро-шок
А врачи у нас такие, что не худо
называть их честью города.
Стала чище, праздничней посуда,
появилась теплая вода.
Пустяки, а все ж приятно глазу,
все в заботах — непомерный труд
Пусть у нас не все свершится сразу, —
мы поймем, и нас тогда поймут
А вчера сказали — на поправку
дело движется, и скоро я домой
попаду, как только справят справку,
с обновленной чистой головой.
Но в пылу восторгов и полемик
я забыл про грозный пьедестал:
Медный всадник — местный академик —
дядя Павлов, — я о нем писал».
— Ну, ты даешь, — удивился я, — с такими мыслями, действительно, нужно выписываться.
— У меня последнее письмо грустное, — начал оправдываться поэт, но замолчал, заметив вошедшего в туалет уголовника.
— Где ты был? — спросил он. — Я тебя искал по всему отделению. Какие у тебя проблемы?
— Провалы в памяти. А у тебя?
