«Маша, ты помнишь, на рваном рассвете
меня увозили в машине с крестом
Не смея проснуться, плакали дети,
и ты задыхалась искусанным ртом.
А я хотел к вам прижаться теснее,
чтоб слезку лизнуть на родимых глазах.
Но санитары мне дали по шее,
а я бледнолицему вылущил пах.
Как он согнулся, сложился паскуда,
и к уху пополз улыбавшийся рот.
Самый гуманный апостол — Иуда,
запомни, любимая, — Искариот.
Предал, конечно, но сколько их было —
карих, зеленых, стальных, голубых глаз,
а меня конопатый верзила ударил
костлявым коленом под дых.
Как навалились, в дороге смиряли
и еле живого, но все ж довезли.
А Медный всадник давил на педали,
и тени слоились в багровой пыли.
И к мутным оконцам нахлынули лица,
и ветер понес неприкаянный прах.
А 37-й все длится и длится,
ибо в генах запекся обугленный страх».
Я наградил поэта сигаретой, подождал пока он жадно затянулся, похлопал по плечу и пошел по широкому коридору. С обеих сторон спали больные, один из них лежал с открытыми глазами и производил жуткое впечатление. В самом конце отделения находилась комната для персонала, где широкоплечий дежурный читал маленькую книгу. Я прошмыгнул мимо и попытался бесшумно открыть дверь. Ключ, как назло, не подошел. Наконец врата ада отворилась, и я услышал дикий крик, заставивший меня быстро войти, захлопнуть дверь и оглядеться.
Вопил очень большой и сильный мужчина, привязанный к кровати зелеными ремнями. Он пытался выгнуть свое могучее тело, и время от времени издавал невероятно громкий пронзительный вопль, на который никто не обращал внимания. Обстановка отличалась разительно. Если в первом отделении почти все спали, то здесь пациенты, наверняка перепутав время суток, бодрствовали, словно днем. Они сновали в узких проходах между беспорядочно расставленными кроватями, занимались своими делами, разговаривали друг с другом, сидели или лежали, погруженные в свои мысли. Ко мне резко направился парень с еврейской внешностью.
— Ты грузин! — угрожающе сказал он, приблизив немного выпуклые глаза и занося кулак. — У моей мамы был один такой, поэтому я не люблю грузин.
Никто бы не удивился, если бы я вынул пистолет и всадил парню пулю в лоб. Это действие вполне соответствовало обстановке. Удивлялись бы доктора и санитары. Я нырнул под руку буйного сумасшедшего и, легко избежав удара, вышел на свободное пространство. На беднягу налетел похожий на него родственник или одноплеменник. Ловко скрутив полотенце в жгут, он погнал антигрузина, сменившего агрессивность на полную покорность, сильными ударами по спине в глубь помещения. В отделении было много совсем молодых ребят. Ко мне подошел человек средних лет.
