– Такая уж странная оказия вышла. Почти насильно пошел он под венец, по моему настоянию. А как женился, так даже ночки одной с женой молодой не провел.
– Что за причина? Полковник мне сейчас сказал, что сын ваш – больной. Чем он болен?
Старик миллионер сокрушенно развел руками.
– А так, что сам ума не приложу, ваше превосходительство. С виду, телом – молодец из молодцов; нельзя сказать, чтоб и рассудком поврежден был, а только чудной какой-то, словно сам не свой, потерянный, вроде на порченого похож.
– Поясните мне, в чем порча-то его заключается, – продолжал опрос мой друг.
– Очень уж на божественное все лют. День и ночь все молится, так и бьет поклоны, так и бьет. Я это его урезонивать начну бывало, что это ты, дескать, Андреюшка, в монахи что ли записался? Али грехов уже столько наделал, что отмолить их не можешь? А он это так странно поглядит на меня и тихо, покорно отвечает: «Облеплены мы, батюшка, грехами мира, яко смоква червями». Жену его к нему подсылал все. Красавица-девушка! Авось, думаю, разгорится, образумится, в норму войдет. Та, бедняжка, и так к нему, и эдак. Плачет! Известно дело, что ей за сладкое житье быть, значит, замужней девицей? «Что я тебе сделала дурного, желанный мой, что ты на меня не глядишь, гнушаешься мною?» А он ласково погладит ее по головке и скажет: «Не гнушаюсь я тебя, голубка, а люблю тебя, как сестру мне богоданную, так и будем жить, потому все иное душу грехом оскверняет».
– Религиозный фанатизм, – тихо пробормотал Путилин. – Скажите, откуда вы едете?
– В Москве был, ваше превосходительство. Нарочно его, Андреюшку, с собой взял. Думаю, развлечется… К Иверской, к Трифону возил его.
Путилин живо спросил:
– Вы осматривали себя? Он ничего вам не оставлял перед исчезновением? Вы спали, наверно?
Старик миллионер полез в карманы и из одного вынул записку.
Его даже дрожь пробрала.
– Ага! Дайте-ка мне ее…
Путилин прочел вслух:
«Прощайте, батюшка, на сем свете мы с вами не увидимся. Сын ваш Андрей».
Пров Степанович покачнулся.
– Это… это означать должно, что он жизни лишить себя порешил? – произнес он заплетающимся языком. И глухо, нудно зарыдал. Тяжелая была картина! Путилин ласково положил руку на плечо старику.
– Успокойтесь, голубчик, погодите отчаиваться. Эта записка еще не говорит, что он решился на самоубийство.
Путилин посмотрел на часы.
– Вы не можете сказать, когда приблизительно, в котором часу вы заметили исчезновение вашего сына?
– Часа два тому назад, – вмешался полицеймейстер.
