Несмотря на схватку, Ласка засмеялась. Засмеялся и я. И даже Банько слегка улыбнулся, и меловая бледность слегка сошла с его щек. Волшебным образом этот смех помог Ласке перенести схватку так легко, как никогда прежде. Схватка закончилась. Толик встал и сказал:
– Чего вы ржете?
И я подумал, что вот же Гильгамеш, выходя из царства мертвых – смеялся, а Орфею нельзя было оглядываться, а батюшка Илларион в нашей деревенской церкви кричит на Пасху «Христос воскресе!» – и сам смеется своему писклявому крику, вырывающемуся из медвежьего тела. Потому что, если провожаешь кого-нибудь в царство мертвых – плачь, а если хочешь вывести кого-нибудь в мир живых – действуй безоглядно и изволь смеяться.
– Чего вы ржете? – повторил Толик.
И мы все трое снова покатились со смеху.
Так или иначе, метод Толика подействовал. Когда начиналась новая схватка, Ласка опускалась на колени, клала руки и голову на диванную спинку, принималась громко читать разные молитвы, но с одним и тем же окончанием: «Отче наш, иже еси на небесех, положи хлебушком, подыми веничком, за веничек – кочерга, за кочергу – шильце, за шильце – мыльце: выведи нашу детку вон». И всякий раз смеялась. И схватки проходили легко.
Минут через двадцать Толик констатировал:
– Ну, вот, научилась, – и, обернувшись к Банько, подмигнул: – Можно бы и пожрать, повар. А то еще часа четыре тут колготиться-то без еды. Без еды-то помрем.
Банько побледнел и прошептал:
– Я не могу.
– Чего не можешь? – Толик сграбастал повара с дивана, поднял в объятиях и поставил на ноги. – Яичницу-то пожарь. Я инструменты приготовлю. А профессор походит тут с ней.
Профессором Толик почему-то называл меня, когда пребывал в благодушном настроении.
Следующие полчаса мы с Лаской прогуливались по дому из гостиной в кухню и обратно, пережидали схватки, молились смешными молитвами, а Толик и Банько занимались делом. Банько, кажется, так и не сумел вернуть себе самообладания. Всякий раз, когда мы заходили на кухню, бедняга ронял что-нибудь, бил какую-нибудь посуду или резал себе пальцы острыми ножами, каковые в другие дни так и летали у Банько в руках.
Хихикая и обсуждая, посвятить ли следующую просьбу «положи хлебушком, подними веничком…» преподобному Серафиму, архангелу Михаилу или неканонизированному еще святому академику Сахарову, мы с Лаской заходили навестить Банько, но тут – бац! – падала со стола и разбивалась в дребезги бутылка оливкового масла. Банько вздрагивал всем телом, на глаза ему наворачивались слезы, он приседал собрать осколки и бормотал:
