И сразу же останавливалась.
— Танцуй… Я поговорю с ней.
Но у девочки уже пропадала всякая охота. Она прекрасно понимала, что с его словами никто не посчитается.
— Девочке пора в постель. Она уже умылась? Помолилась?
— Она танцевала. Ты видела, какое это очарование, Эсперанса?
— А тебя я ни о чем не спрашиваю, — отрезала она, а затем, оборачиваясь к няне, говорила, делая ударение на каждом слове: — Девочка должна во что бы то ни стало ровно в восемь умыться, поужинать и лечь спать. Вы меня слышали? И, не давая ей ничего сказать в свое оправдание, заключала: — Я на вас полагаюсь.
Няня в смущении смотрела на сеньора.
Часто, когда Вентура к вечеру возвращался домой, огни ярко сверкали, у парадного входа стоял слуга, двери залы и кабинета были раскрыты. "Кабинета Вентуры..." Но Вентура им ни разу не воспользовался.
— Мне такой не нужен. Мне бы крепкий стол в каком-нибудь укромном уголке. И самые обыкновенные книжные полки.
Эсперанса окинула взглядом простые книжные полки, закрепленные железными брусьями в комнате, где теперь находилась.
— По-моему, так очень мило, ты не находишь?
Декоратору пришла в голову блестящая мысль поставить стол в оконную нишу.
Вентура пробормотал что-то невразумительное:
— Не к месту.
Она не поняла его и переспросила:
— Что не к месту? Стол? — и тут же заключила: — Тебе не нравится... Да? Скажи.
— Прекрасный кабинет.
— К тому же здесь раздвижные двери, они соединяют кабинет с залой. Очень удобно на случай, если у нас соберется много гостей...
Но Вентура так и не стал там работать.
Нередко, вернувшись домой, он не заставал ее дома. Но об этом они договаривались во время завтрака:
— Сегодня я пойду к Рейес... Ты заедешь за мной к концу вечера?
Сначала он соглашался и заезжал за ней. Но потом уже говорил:
— Я подожду тебя дома...
— Сегодня ты, наверное, поработал на славу. Весь дом был в твоем распоряжении... — говорила она, входя, и в глазах ее горел победоносный огонь. Но Вентура не работал. И она прекрасно понимала, что дело вовсе не во внешнем шуме.
— Скажи лучше, что тебе не нравится бывать дома.
Но и это было не так.
Иногда она заставала его за работой в комнате, где играла Агата. Он исписывал листок за листком, словно мысли его сами собой выливались на бумагу.
— При том что девочка прыгает вокруг тебя и теребит своими вопросами... — возмущалась Эсперанса. — Тогда нечего говорить, будто все дело в шуме...
Ежедневные раздоры, колкости, недомолвки и особенно холодность замораживали остатки еще сохранившегося в них тепла и добра. Самого лучшего, что в них еще оставалось.
