— Значит, курвы сопливые, проваливайте-ка давайте к своим подъездам! И пусть там ваши мамки-бабки за вами дерьмо подбирают.
«Сейчас они нас пошлют, — с тоской думает Рита, — точно пошлют. И настроение испортят. Э-эх, тетя Катя, тетя Катя…»
Однако девчонки — это невероятно — воздерживаются от крайности. Напротив, проглотив «курв сопливых», может, им уже кто-нибудь растолковал, что «курва» — это всего лишь курящая женщина, а таких теперь в России абсолютное большинство, и не предаются пороку лишь те, кому, как Рите, хватило силы воли бросить. Девчонки пытаются сравнительно вежливо отстоять свое гражданское право гулять и курить, где им заблагорассудится.
— А мы тут вовсе и не думали мусорить. Можете проверить потом — все банки в урне будут у магазина…
И Рита не выдерживает, чуть трогает соседку за локоть, шепчет:
— Да ну их, теть Кать, нам же сегодня «ихнее степенство» в том числе и затем подарки сделало, чтобы мы с этими не связывались!
— Как, как ты его назвала? «Ихнее степенство»?! А почему?
— Купец дак…
— Точно! Молодец! Уж скажешь, так скажешь, ха-ха! — И девчонкам — почти миролюбиво: — Ладно, поверим. Один раз. Но все же вы, девки, бросали бы курево-то. Тем более пиво. Ведь локти потом будете кусать.
— Щщас, докурим-допьем и бросим. Вот те крест, баушка!
— Тьфу на вас!..
Рита окончательно расслабляется только тогда, когда они с тетей Катей за угол дома заворачивают. Пронесло. Драгоценное настроение если и пострадало, то — чуть-чуть. Но какое все-таки чудо удержало дрянных девчонок от того, что они, можно не сомневаться, умеют делать лучше всего другого?
— Удивляешься, небось, почему они нас на три буквы не отправили?
— Ну, вы, теть Кать, прямо мысли читаете!
— А что, читаю. Иногда. То газетки, то чужие мысли. Вот поэтому они и не посмели! Но больше, конечно, потому, что я их родителей знаю и могу наябедничать.
— Конечно. Странно, как я сама не додумалась?
— Ничего удивительного. В большом городе жила — там, небось, соседей по подъезду не знала.
А между тем они уже перешли на противоположную сторону улицы и брели чужими дворами, распинывая листву, по которой, должно быть, уже немало ног прошло, но никто своих следов надолго не оставил. Однако пройдет один-единственный дождик, и все резко переменится — ковер станет банальным осенним мусором, если, конечно, не приберут его рачительные аборигены, чтоб использовать на будущий год в качестве бесплатного удобрения. Или другие аборигены, еще не растратившие до конца коммунального чувства, не сожгут в больших, веселых, но поминальных, в сущности, кострах…
