А может, вся проблема в том, что о профессии писателя я сперва вообще не знал, а потом, когда узнал, она долго-долго казалась мне еще более недосягаемой, чем профессия космонавта, и я решился потрогать ее на ощупь, уже безнадежно опоздав к тому окошечку, где приходящим своевременно выдают совершенно необходимый для творческой жизни культурно-интеллектуальный багаж?
Покупались ли мне игрушки? Скорее всего, покупались. Только ни одна не запомнилась, ни с одной из них, это уж точно, я не ложился спать. А вообще-то мне с игрушками, можно сказать, крупно везло. Я, повторяю, в них не нуждался, однако и не отвергал в принципе. Поэтому мама, периодически выезжавшая в командировки с целью закупа для своего учреждения различного инвентаря, в том числе игрушек, перво-наперво везла все домой. Впрочем, не поэтому, а потому, что поезд приходил на станцию ночью.
А уж с утра инвентарь перемещался по принадлежности, но некоторые игрушки порой застревали у нас надолго. Пока я ими вволю не натешусь. Ведь фантазии фантазиями, а заводную игрушку покурочить, из ружья духового пострелять резиновыми грибками, юлой пожужжать — все равно иногда охота.
Так что периодически я делался богаче даже самых избалованных детей, чьи родители служили начальниками СМП, руководили до сих пор загадочной «дистанцией», а то и чуть менее загадочными «отделениями».
И вообще, формально освобожденный и даже как бы отставленный от детского сада, я, так получалось, никогда не порывал с ним контактов совсем. Гуляешь в окрестностях, а поселок маленький, сплошные окрестности, мама увидит — покормит. А еще с работы принесет чего-нибудь — все же с работы чего-нибудь несли, а ничего не несли только недотепы вроде отца моего, поскольку работу имели самую бессмысленную — с которой принести даже нечего.
Между прочим, так называемое «снабжение» на железной дороге в те годы было не в пример лучше, чем в стекольной промышленности. Но, может, дело не в том, какая и где царствовала отрасль, а в том, что на станции Карпунино обитали «свободные» люди (без кавычек никак не могу обойтись), а в поселке Заводопетровском — подневольные, причем без всяких кавычек, да еще — «нерусь». Да еще — калмыки, враждебные уже тем, что вопреки всему окружению исповедовали какой-то вообще непотребный буддизм…
В Заводопетровском очень напряженно было с хлебом — уж не говорю про другое. Даже мне, несмотря на очень юный возраст, не раз и не два довелось постоять в этих изнурительных очередях, но больше-то, конечно, страдали сестра и бабушка. Никаких карточек уже давно не было в помине, но еще немало оставалось в державе населенных пунктов, никакого стратегического значения не имеющих и тем самым относящихся ко второстепенным, третьестепенным, ну, не знаю, может, десятистепенным. То же самое, следовательно, можно сказать и о людях, населявших царствие «Равенства и Братства».
