Темные глухие переулки болота остались позади. Город спал. Был уже третий час ночи — время, когда не только томские обыватели, но и стражи общественной тишины и спокойствия мирно покоятся в объятиях морфея. Нашим героям удалось поэтому благополучно миновать, не встретив никого, главные улицы города, Василий Иванович не обнаруживал никаких признаков жизни.
Оставив вправо от себя темневшееся здание завода Андроновского, они выехали на пустыри, которые тянулись по правому берегу томи. Здесь было глухо, темно и мрачно. Ветер уныло шумел в придорожном чахлом березняке.
Дорога делала поворот и, оглянувшись назад можно было видеть ряд мутных огоньков вдоль набережной и слабый свет электрических фонарей в центре города.
— Свороти ка в строну, Семен, — нарушил молчание Егорин, когда они поравнялись с длинным рядом дровяных штабелей, — место здесь самое подходящее…
Коробок запрыгал по кочкам и пням пустыря.
— Остановись тут!..
Они вытащили безмолвную фигуру Василия Ивановича и положили на землю.
Первым долгом Егорин обшарил карманы своей жертвы, вынул бумажник, связку ключей и, затем, отойдя в сторону, бросил вполголоса: «действуй!..»
Семен крякнул, достал удавку и низко наклонился над лежащим на земле.
Минуты три все было кругом тихо, слышно было только тяжелое дыхание Козыря, потом пронесся легкий хрипящий стон и все было кончено…
— Пошла душа в рай, только хвостиком завиляла, — вырвалось у Козыря, он присев на корточках около трупа, нащупал сердце, которое еще содрогалось предсмертными конвульсивными толчками.
— Кабы не подмоченный он был, здорово пришлось бы повозиться: шея-то толстая, как у быка.
— Ну давай, — подошел Егорин, — раздевай его… Все сымай как есть догола, чтобы потом по одежке не узнали.
— Для чего одеже-то пропадать — одежда добрая, — запротестовал было Козырь, но Егорин грубо оборвал его:
— Делай, что приказано! Что тебе, черту полосатому, из-за лопатины да «засыпаться» охота!..
— Ну, а «стукольцы» (часы) как же. Неужели им пропадать зря…
— Сказано тебе, сымай все! Связывай в одну кучу, клади в коробок, а его, — продолжал Егорин, кивнув головой на полуобнаженный, смутно белеющийся в темноте труп, — отнести в реку надо!..
