И он спросил себя, что для него больнее: то, что Ив, возможно, в действительности совсем не такая, как на словах, или же то, что она, как видно, отбросила все свои убеждения, когда захотела переспать с человеком, выступавшим против всего того, за что она боролась.
Потому что именно таким был Лаксфорд. Он бы не стал редактором такой газеты, если бы выступал за что-то другое. Что касается его политических взглядов, они не вызывают сомнения. Остается определить физическую природу самого человека. Потому что определить физическую природу, несомненно, означает — понять. А понять необходимо, если они собираются когда-нибудь добраться до сути… Отлично. Горько усмехнувшись, Алекс поздравил себя с полным распадом личности. Менее чем за полтора дня он успел деградировать от мыслящего человеческого существа до круглого идиота. То, что было сначала душераздирающим стремлением найти дочь и во что бы то ни стало спасти ее, превратилось в потребность неандертальца найти и уничтожить предыдущего дружка своей сексуальной партнерши. И не надо больше лгать насчет того, что встреча с Лаксфордом нужна, чтобы понять. Он хочет встретиться с Лаксфордом, чтобы измолотить его кулаками. И не из-за Шарли. Не из-за того, что он делает с Шарли. Но из-за Ив.
Алекс понял, что никогда не просил жену назвать имя отца Шарли потому, что на самом деле никогда не хотел этого знать. Знание требует реакции. А реакции именно на это самое знание он как раз и хотел бы избежать.
— Проклятье! — прошептал он и наклонился к раковине, опираясь руками на решетки для сушки посуды по обе стороны от нее. Может, действительно, ему, как и его жене, сегодня следовало пойти на работу. Там, по крайней мере, ему пришлось бы чем-то заниматься. Здесь же не было ничего, кроме собственных мыслей. И от них можно было сойти с ума.
Он должен что-то делать. Должен найти выход.
Алекс налил еще одну кружку кофе и выпил ее залпом. Обнаружилось, что голова уже не раскалывается и тошнота начинает утихать. Вспомнив о монастырском пении, которое он услышал, когда проснулся, он пошел на звуки, доносившиеся, кажется, из гостиной.
Миссис Мэгваер стояла на своих пухлых коленях перед кофейным столиком, где она установила распятие, несколько статуэток святых и свечи. Ее глаза были закрыты. Губы неслышно двигались. Через каждые десять секунд она передвигала пальцами бусинку четок, и слезы при этом ручьями текли из-под ее рыжеватых ресниц по круглым щекам, они капали на вязаную кофту, и по двум мокрым пятнам на ее необъятных грудях можно было судить о том, как давно она плачет.
