Пение исходило из магнитофона — торжественные мужские голоса снова и снова повторяли нараспев слова miserere nobis[10].
Алекс латыни не знал, поэтому перевести не мог. Но слова звучали впечатляюще. И они помогли ему прийти в себя.
Он не может и дальше сидеть сложа руки. Он должен действовать и будет действовать. Не из-за Ив. И не из-за Лаксфорда. И не из-за того, что произошло между ними много лет назад и по какой причине. А из-за Шарли, которой нет дела до войны между ее родителями. И для Шарли он сумеет кое-что сделать.
* * *
Когда Лео вышел из кабинета дантиста, Дэнис Лаксфорд не сразу нажал на кнопку автомобильного сигнала, а подождал секунду. Его сын стоял в солнечном свете позднего утра, и его льняные волосы трепал ветерок. Он оглядывался по сторонам, недоуменно морща лоб. Мальчик ожидал увидеть «мерседес» Фионы, припаркованный в сотне метров от дома зубного врача, мистера Уилкота, где она его высадила час назад. И совсем не ожидал обнаружить, что его отец решил побеседовать с ним как мужчина с мужчиной за ленчем, прежде чем водворить его обратно в школу.
— Я заберу его, — сказал накануне Лаксфорд Фионе, когда она собиралась заехать за сыном и отвезти его обратно в школу. И видя, что Фиона замялась в нерешительности, продолжил: — Ты сказала, дорогая, что он хотел поговорить со мной. О Беверстоке, помнишь?
— Это было вчера утром, — напомнила она.
В ее словах не звучало упрека. Она не сердилась за то, что он не сумел встать вовремя, чтобы за завтраком поговорить с сыном. Не сердилась также и за то, что он вернулся вчера далеко за полночь. Фиона и не подозревала, что он понапрасну прождал звонка от Ив Боуин, надеясь получить согласие на то, чтобы напечатать правду о Шарлотте на первой странице своей газеты. Для нее прошлая ночь была очередным случаем неизбежного вторжения его служебных дел в их личную жизнь. Она знала, что его карьера требовала от него работы в самое разное время, поэтому, как обычно, просто перечислила факты: Лео сказал, что хотел бы поговорить с отцом два дня назад, сам Дэнис запланировал этот разговор на вчерашнее утро, а сейчас она не уверена, что сегодня Лео все еще хочет поговорить с ним. Для этого у нее есть основания. Мальчик так же изменчив, как английская погода.
Лаксфорд нажал на сигнал. Лео повернулся в его сторону. Ветер развевал его волосы, освещенные солнцем, и они образовали как бы сияющий ореол вокруг лица, осветившегося улыбкой. Это была неотразимая улыбка, так напоминавшая улыбку его мамы, и каждый раз при виде ее сердце Лаксфорда замирало, а разум требовал, чтобы Лео стал жестче, резче, чтобы ходил со сжатыми кулаками наготове и рассуждал как маленький задира. Естественно, Лаксфорд не хотел, чтобы его сын и вправду был задирой, но, если бы в нем было хотя бы немножко от задиры, хотя бы одна десятая доля, уже тогда его восприятие жизни не было бы для Лаксфорда источником беспокойства.
