– Ваши высочества… простите… – Она сделала торопливый реверанс, обводя мужчин перепуганным взглядом. – Ее величество… чай… я опаздываю… я перепутала павильоны… ради бога…
Она говорила по-русски, как старались делать многие в присутствии великого князя Александра, но сильно грассировала, будто никак не могла справиться с русским «р». Ее голос сбивался и дрожал, в глазах блестели слезы.
– Конечно, – доброжелательно произнес Саша, удивляясь, почему его брат и Мещерский стоят с каменными физиономиями. – На самом деле чаепитие должно состояться в Китайской деревне, в шахматном домике, а вовсе не в китайской беседке.
– Ох, господи… – простонала Мари. – Я безнадежно опаздываю, я пропала!
– Ничего страшного, идемте с нами, – пригласил Саша. – Мы скажем матушке, что задержали вас. Правда, Никса? Правда, Вово?
– Я бы посоветовал Марии Элимовне поспешить, – холодно сказал Никса. – Опаздывать дважды в неделю… в глазах матушки этому не может быть извинения.
– Да, Мари, – пробормотал Мещерский, – тебе лучше бежать, да побыстрее.
Девушка сделала реверанс, повернулась, подхватила юбки и ринулась вперед, раскачивая из стороны в стороны кринолин и быстро-быстро мелькая маленькими ножками, обтянутыми ажурными чулочками и обутыми в красные туфельки.
Зрелище, надо сказать, открывалось премиленькое, однако доставило оно удовольствие одному Саше. Мещерский скептически усмехнулся. Никса равнодушно отвел взгляд.
Наконец девушка скрылась за поворотом дорожки, и Саша повернулся к своим спутникам.
– Бедняжка! – воскликнул он. – А как получилось, что она опаздывает второй раз?
Наступила пауза, потом Мещерский, не дождавшись, чтобы Никса заговорил, произнес:
– Моя кузина весьма рассеянна. Впрочем, я не договорил про Павла Демидова.
– Да, в самом деле, – сказал Никса.
– Его научили, разумеется, играть в карты; приходила играть молодежь без денег в кармане; выигравши, брали сотни и тысячи рублей с Павла. Проигравши, записывали на мелок или отыгрывались, при полном его равнодушии к проигрышу и к выигрышу. Обыгрывали его в бильярде, подсовывали ему пяти– и десятитысячных рысаков, веселые ужины у Бореля. Для Бореля Демидов был божеством! И действительно, кроме счетов за ужин, ежегодно Павел платил ему огромные деньги за битые зеркала и проткнутые картины, причем в счетах зеркала всегда оказывались венецианскими, а картины – «рафаэлями».
– Фу, какая мерзость, – поморщился Саша.
– Да, люди безжалостны, – заметил Никса. – А господин Демидов, что и говорить, человек излишне добрый.
