Впрочем, большинство матерей не способны видеть истинное лицо своих сыновей. Его матушка была точно такая же… Воистину святая женщина, она просто не могла поверить, что ее любимый сын Вово стал вместилищем всех мыслимых и немыслимых пороков!
Однако отстраненность императрицы имеет иную природу. Мария Александровна больше всего на свете боится потерять лицо.
Вово вспомнил недавний эпизод…
Она сидела за чайным столом. Подошел буфетчик с подносом, на котором стоял спиртовой золотой чайник. Императрица приподнялась, не замечая слуги, и ударилась о поднос так сильно, что золотой чайник повалился и облил ей шею кипятком. Страшная настала минута: все вскрикнули, Александр Николаевич, побледнев, двинулся к перепуганному буфетчику, но императрица заслонила беднягу и умоляюще взглянула на государя.
– Это ничего, – сказала она с притворною улыбкой, – маленький ожог, в котором никто не виноват, кроме меня одной.
И, велев принести себе ваты и платок, Мария Александровна весь вечер просидела с гостями, веселая и разговорчивая. А между тем каковы должны были быть ее страдания, если после этого целую неделю она сидела взаперти – до того были сильны ожоги!
Почему она так поступила? Многие уверяли, что из милосердия: буфетчика могли наказать, и наказать сурово. Шпицрутены всего лишь год назад отменили, но их могли ввести снова! Вово же Мещерский, человек проницательный и наблюдательный, понимал: Мария Александровна, выросшая при герцогском владетельном дворе, знала, что нет ничего ужаснее для дамы, чем сделаться жертвой скандальных пересудов, которые способны извратить самые добрые побуждения, а малейшую слабость жестоко обсмеять. Всего этого она в своей жизни хватила с избытком, и добавочных порций ей совершенно не хотелось. То же сказывалось на ее отношении к старшему сыну. Она ужасно боялась, что двор станет обсуждать слабое здоровье Никсы! Это было бы ужасно… поэтому лучше ничего не замечать. Ей и так тяжело живется!
Императрица Мария Александровна искренне считала себя мученицей, а ее via dolorosa, spineam coronam, crux[10] была ее жизнь в России. Особенно на первых порах. Ведь она – незаконная, всего лишь признанная дочь, ненастоящая принцесса. Всю жизнь ее преследовали сплетни, что ее отцом был вовсе не герцог Людвиг II Гессенский, а барон Август фон Сенарклен де Гранси, красавец, камергер ее матери, Вильгельмины Баденской, а Людвиг признал детей своими лишь под нажимом ее брата, великого герцога Бадена. И вот русский наследник влюбился в нее, пятнадцатилетнюю девочку, и сделал своей женой. Она оказалась в России среди такого богатства, роскоши и великолепия, которые не снились никому при Гессенском скаредном и экономном дворе. Сначала Мари боялась всего: свекра, который был подчеркнуто любезен, свекрови, которая была подчеркнуто нелюбезна, сестер Александру и особенно ехидную Олли… впрочем, доброжелательную Мэри она опасалась тоже, но больше всего бывшая немецкая принцесса боялась себя: своего неумения выглядеть величавой и равнодушной ко всему на свете. Она постоянно страшилась кого-нибудь рассердить, разочаровать, оказаться в неловком положении.
