— Сохранились, к счастью. И вот почти через восемьсот лет вернулись на родину. Каково?
Чувствовалось, что Дубровскому очень хотелось, чтобы его похвалили. Да и было за что.
Расчувствовался и Сулакадзев. Они молча обнялись, растроганно помолчали и отправились в столовую вылить за этот гражданский подвиг одного из них бокальчик-другой шипучего французского винца.
Несколько дней они неспешно, почти умилительно разбирали содержимое этой немалой коробки.
Пока только разобрали, изучать будут потом. Это дело не одного года.
— Однако, извольте знать, это еще не все. Есть еще одна… скажем так, вещь. В эту коробку не вместилась, пришлось уложить в две дополнительные, — снова похвастал хозяин. — Заранее уверен, это поразит тебя.
— Даже так? Столь велика?
— Не в величине дело, хотя и не мала, друг мой!
— На пергаменте? Папирусе? Бумаге?
Дубровский не спешил раскрывать свою интригу и только лукаво покачивал головой.
— На славянском? Русском? Латыни? Ведь во времена Анны ученая Европа пользовалась именно латынью.
— По-моему, все же на русском. Только на очень-очень древнем. Еще дохристианских времен. Я почти ничего не понял.
— Русская? Языческая?! — вскричал бывалый археограф и антиквар. — Не верю! И никогда не поверю!
Пока Петр Петрович развязывал шнуры на одной из коробок, Александр Иванович возмущенно бегал по комнате, шарахался об шкафы и стулья, оскорбленно поблескивал очками и все причитал:
— Не верю, не верю и не поверю ни-ког-да!
Устав бегать, сжалился над хозяином, — приобнял за плечи, усадил обратно за стол.
— Не надо, уважаемый дипломат, многоопытный политик и не очень опытный антиквар. Весьма сочувствую тебе и сожалею. Эти канальи французы на сей раз крепко тебя, говоря по-русски, облапошили. Но, как не раз сказывалось, и поп — не без греха. Успокойся и смирись. Тем более что ты и без того совершил великое для России дело. Она этого не забудет.
Между тем Дубровский молча продолжал свое дело. Пошуршав с минуту чистейшей оберточной бумагой, он достал наконец что-то плоское, прямоугольное и, снисходительно, превкушая свою победу, усмехаясь, протянул это плоское другу.
— Изволь взглянуть сам. Увеличительное стекло подать?
Александр Иванович язвительно усмехнулся:
— Это что? Дерево?
— В те времена папирус в России не рос. А шкуры животных нужны были на шубы: климат у нас, извольте знать, очень уж не средиземноморский… Вот и… на дереве. Вот так…
Это действительно была деревянная, легонькая от сухости пластина, а проще дощечка. По виду и в самом деле весьма и весьма стародавняя, даже тронутая жучком. Размером не велика, но и не мала: ладони в три в длину и ладони две — в ширину. С отверстием вверху, посередине. С не очень ровными горизонтальными линиями, как в школьной тетрадке. А под этими довольно хорошо различимыми линиями смутно угадывались какие-то знаки.
