— Рубашка хороша.
— Спасибо. Вижу, мне придется вытаскивать его из вас по кусочкам, но это моя любимая рубашка. Она такая…
— Голубая?
— Нет.
— Мятая?
— Эээ… нет. Хотя да, можно было складывать поаккуратнее. Нет, я искал слово… «мужественная», что ли. Извините, мне не следовало это говорить. Вы и так к этому шли.
— Неужели? Я-то думала, я иду к «дешевая с виду».
— Так это и есть синоним к «мужественная». Вот ваше платье как раз выглядит дорого.
— Что, в свою очередь, есть синоним к…
— Именно.
Ого, он уже ловил все на лету. От былого паралича не осталось и следа. Если Джефф что и чувствовал сейчас, так это чрезмерную самоуверенность.
— Пятьдесят долларов, эконом-магазин.
— Да что вы! А смотрится так, будто стоит, ну, не знаю, вдвое дороже.
К ним подплыл официант.
— Желаете беллини? — галантно вопросил Джефф.
Они поменяли свои пустые бокалы на полные. Покончив с этими вводными упражнениями, они заговорили о биеннале, о том, кто где остановился и насколько. Она улетала в воскресенье. Джефф разглядел ее поближе. Родинка на скуле, сережки (маленькие, золотые), довольно полные губы.
Тут к ним обернулись Фрэнк и ее подруга.
— Мы идем посмотреть, не даст ли нам аудиенцию Брюс Нойман[37]. Пойдете с нами?
Фрэнк явно обращался к ним обоим. В других обстоятельствах Джефф не раздумывая воспользовался бы шансом приблизиться к такой величине, но сейчас — хотя он заставил себя промолчать — каждая молекула в нем вопила «мы останемся тут, спасибо Фрэнк».
— Мы останемся тут, — сказала Лора.
— Мы скоро вернемся, — сказала ее подруга.
— Как зовут вашу подругу? — осторожно спросил Джефф, провожая глазами Фрэнка.
— Ивонн.
— Ивонн… ну да. Разумеется.
Облегчение от возможности побыть немного наедине с Лорой было таким сильным, что у него снова отнялся язык. Как было бы славно вернуть разговор к ее платью и его рубашке и прочим метонимам — если это то самое слово — женственности и мужественности. Вместо этого он довольно тупо спросил, чем она занимается.
— Работаю в галерее, — отвечала Лора.
Внезапное желание немедленно перебраться в Лос-Анджелес вновь дало о себе знать. Боже, что же у него за жизнь, если он готов вот так, с полуоборота, все перечеркнуть? Хотя, возможно, дело в том, что «все» здесь на самом деле значит «ничего».
— А вы? Что вы делаете?
— Я журналист. Фрилансер. Если бы это была нормальная работа, я бы ее бросил и занялся чем-то еще, но фриланс, увы, и есть то самое «что-то еще», чем занимаешься, когда бросишь работу, так что возможности у меня довольно ограниченны. Или так, или никак — хотя одно от другого подчас не слишком отличается.
