Поздно ночью, когда бойцы, утомленные боем, крепко спали, Злату разбудил негромкий голос Царенко.
— Иди сюда, — тихо позвал он, а когда она подошла, увлек ее подальше — в сторону густорастущих деревьев — и там попытался прижать к себе.
— Нет, — она выставила перед собой локти, — больше ко мне не подходи. Никогда. Не хочу.
— Почему? — лицо его выразило искреннее недоумение.
— Не хочу, не могу, ты… ты — убийца! — не выдержав, она разрыдалась.
— Я… что?
— Почему? Почему ты застрелил их? Это же не немцы, это наши!
— Ах, вот ты о чем! — губы Царенко сжались в тонкую полосу, он выпустил девушку и голосом, дрожащим от ярости, произнес: — Жалеешь трусов?
— Они просто не выдержали, это был их первый бой. Возможно, в следующий раз…
— Война не ждет следующего раза, по законам военного времени дезертиров всегда расстреливали и будут расстреливать! Потому что, как только побежит один, за ним бросятся другие, и сражение будет проиграно. Боец может бежать только вперед и пусть знает, что если он повернет, то я собственноручно его пристрелю!
— Ты не имел право этого делать, есть трибунал.
— У трибунала в таких случаях один приговор — к расстрелу. Но я хоть матерей их пожалел — написал домой, что «пали смертью храбрых». У нас нет выхода, понимаешь? На нашей земле враги, в опасности наша Родина, и для ее спасения мы должны быть готовы пожертвовать всем. Чьи-то жизни — хотя бы наши с тобой жизни или жизни наших близких — все это сейчас не самое главное, ясно тебе или нет?
— Нет! — горячо возразила она. — Я хочу жить! Родина — это и я, и ты, и все те, кто сегодня был убит, и те, кого застрелил ты. Это и твои дети, и те дети, которые могли бы родиться, но уже никогда не родятся. Что останется от Родины, если никого из нас не будет?
— Я не ждал от тебя такого малодушия! — в голосе его послышался гнев. — Родина это наша земля, наша Москва и товарищ Сталин, который в нас верит! Немцам не удастся превратить нас в рабов, и пусть ценой наших жизней, но мы остановим фашистов и спасем Москву!..
— Для большинства из нас главным тогда было остановить врага на подступах к Москве, пусть даже ценой собственных жизней, — глухо произнес Царенко и дрогнувшим голосом добавил: — Шестого сентября наши войска освободили Ельню, однако от дома, где жили моя жена с дочками, ничего не осталось — все было разбомблено, сожжено дотла. Сообщение об их гибели нашло меня лишь спустя месяц, потому что западнее Вязьмы, куда нас перебросили, в конце сентября завязались тяжелые бои, а седьмого октября противнику удалось нас окружить, и мы в течение недели прорывались из окружения.
