Раздался взрыв смеха — все знали, что весной тридцать четвертого Сурен Вартанович был арестован из-за рассказанного студентам на лекции анекдота двусмысленного толка. Герой анекдота носил длинные усы, был сухорук и, главное, говорил с грузинским акцентом. Возможно, что этот ранний арест спас Оганесяну жизнь — все его друзья, которых взяли после убийства Кирова, были расстреляны, а весельчак-профессор отделался тремя годами ссылки. Он был одним из тех, кто во время войны принимал участие в создании пенициллина, и именно под его руководством Петр Муромцев и Андрей Камышев в начале пятидесятых защитили свои кандидатские диссертации.
Сейчас оба они поглядывали на своего бывшего учителя со скрытой тревогой — за последнее время шутник и балагур Оганесян сильно сдал. Два месяца назад Сурен Вартанович сам поставил себе диагноз — мелкоклеточный рак легкого, — но никому об этом не сообщил. Несмотря на все уговоры друзей, он наотрез отказывался показаться коллегам-врачам и при этом шутил:
«В Тулу, мои хорошие, со своим самоваром не ездят, вот так-то».
Жена его, Шушик Акоповна, была единственной, кто ни на чем не настаивал — шестое чувство давно сказало ее сердцу правду. Держаться спокойно, как ни в чем ни бывало, поддерживать шутки мужа, отвлекать его от грустных мыслей — вот и все, что ей оставалось. И теперь, взглянув на него с нарочитой суровостью, она строго произнесла:
— Сурик джан, будь серьезным, наконец! Встань и скажи, как тебя люди просят!
Держа в руке бокал с вином, академик поднялся, и Сергей с невольным вздохом облегчения вновь расслабился, прочно усевшись на своем стуле, — пока старик говорит, выйти из-за стола и пойти звонить было бы крайне невежливо.
— Сегодня, спустя двадцать лет после окончания этой страшной войны, — сказал Оганесян, став вдруг непривычно серьезным, — за этим столом нет человека, который не принял бы в ней участия и не приблизил бы день Победы. Кто-то делал свое дело на передовой, кто-то в тылу, а кто-то просто подрастал, чтобы в будущем сменить старшее поколение, — он бросил ласковый взгляд в сторону Сергея. — У многих из нас по ту сторону страшной черты, именуемой смертью, остались родные и близкие. Они — часть нашей жизни, часть нашей души, наша память. Мы никогда их не забудем, они будут жить, пока живем мы. Но уже подрастает поколение, которое знает о войне лишь понаслышке. Через тридцать или сорок лет они будут хозяевами жизни, а мы уйдем в небытие. Я уйду, наверное, раньше всех, но я не в претензии — это суровый закон природы. У меня хорошие дети, хорошие внуки — когда пробьет мой час, они погребут мое тело, как и положено по всем человеческим законам. Только в последнее время меня беспокоит мысль: что будет с моей памятью? Неужели она умрет вместе со мной? И вместе с ней умрут мои Ашот и Вартанчик? Нет, их имена останутся, конечно, в военных архивах, в старых альбомах есть их фотографии, но никто уже не вспомнит их такими, какими они были в действительности — живыми, настоящими.
