При иных обстоятельствах Венеция сама стала бы утверждать то же самое. Это казалось логичным объяснением. Так считал весь Лондон. Но ведь Лондону не было известно, сколь далеко зашли отношения между Линвудом и Венецией.
— Он не может не быть виновным.
С какой бы легкостью ни дались Венеции эти слова, они не могли изменить того, что подсказывало сердце.
Она просматривала письма, не вскрывая ни одного, зная — это всего лишь предложения от журналистов рассказать историю или от джентльменов, желающих сделать ее своей любовницей. Тут ее внимание привлекло одно письмо, отличающееся от прочих. В правом верхнем углу была напечатана особая марка. Отбросив другие конверты в сторону, Венеция вытянула этот и перевернула его. Отправителем значился Олд-Бейли[9].
Екнуло сердце, защемило в желудке. Дрожащими пальцами она сломала печать и, развернув лист, стала читать. Новость сломила ее.
— Что случилось, Венеция? Ты побледнела как мел.
— Суд над Линвудом назначен через две недели, — произнесла она, едва шевеля губами.
— Тем скорее ты от всего этого избавишься.
— Меня вызывают в качестве главного свидетеля.
Она положила письмо на стол, понимая, что должна будет выступить с обвинением против Линвуда и тем самым затянуть петлю на его шее. Она прикрыла глаза.
— Ты же знаешь, как нужно поступить, не так ли, Венеция?
Она открыла глаза и посмотрела на Элис:
— Да, знаю.
В тишине комнаты слова звучали точно острые льдинки. Ей стало холодно, боль в груди затрудняла дыхание.
Сглотнув, она снова посмотрела на письмо. Сложив ею, поднялась из-за стола.
— Ты же ничего не съела.
— Мне пора в театр. Там перекушу.
Элис кивнула.
— Билеты на сегодняшнее представление были распроданы за час.
— Да, слышала.
Она направилась к двери.
— Венеция?
Обернувшись, она посмотрела на подругу.
— С тобой будет все в порядке? — спросила Элис.
Венеция с трудом растянула губы в подобии улыбки.
— Да, — ответила она. — Как и всегда.
Элис кивнула.
В тот день Венеция полностью погрузилась в репетицию. Заставляла себя сосредоточиться на словах роли, так как Розиной быть проще, чем Венецией. Все были очень заняты, суетились, требовали, напрягались, как и перед всяким другим представлением. Масла в огонь подливало осознание того, что все места в зале раскуплены, все взгляды будут устремлены на Венецию, а все репортеры будут готовы в любой момент написать о ней новую статью. Венеция растворилась без остатка в этой столь привычной для нее атмосфере. Здесь она точно знала, что делать.
