«А вообще, забавно получилось. Хоть и не стоило так явно гнать пургу, но все равно — забавно. Особенно с этим напыщенным журналистишкой. Простой, как карандаш без резинки, а кочумает за троих».
Он бросил полотенце на пол и, не стесняясь наготы, подошел к окну. Тело у него еще хоть куда, выпуклые мышцы груди, поджарый живот. Лыжи, Сандуны, правильное питание.
«Вторичность, вторичность — вот основная проблема провинции. Но тексты у Берты забавные. Ей бы в Москву, может быть, тогда и взлетела…»
Рукопись Берты, аккуратно свернутая в трубочку, лежала на краю стола. Черновицкий подхватил ее и, не целясь, бросил в корзинку для мусора.
«Не горят, говорите… Может, и не горят. Жаль, что про авторов такого не скажешь. Искусство — оно как бой гладиаторов. Побеждает сильнейший. Вот такая простая истина…»
Он с удовольствием похлопал себя по крепким ягодицам.
«Понятие „культурный“ человек» включает в себя и культурное тело. Кто сказал? Не помню, но сказал хорошо.
В смысле культуры Израиль, конечно, провинция. Типа Воронежа или Самары. Жратвы только больше. Но и гонору… Я ведь для них Мастер, мэтр из столицы. Им со мной за один стол сесть — как ангела встретить. Чего ж они гоношатся, как пристебнутые. Неужели эти второсортные лабухи искренне считают себя избранным народом?
А Берту жаль. Связалась, дурочка, с Межировым, тот сам увяз и ее за собой тащит. Фамилия, однако… Псевдоним нужно брать с такой фамилией.
Черновицкий замер.
«Вот оно, ну конечно, как сразу не догадался. Ми мажор, просто перейти в ми мажор!»
Мелодия созрела окончательно. Он выхватил из «дипломата» ручку, распахнул роскошный кожаный блокнот с тисненой надписью на обложке «Михаил Черновицкий» и, словно воробьев на проволоку, принялся усаживать ноты вдоль ровных полосок линейки.
Перед окном гостиницы перевернутый полумесяц баюкал в своей колыбели молодую звезду. Два патрульных вертолета, пригнув носы к земле, будто поисковые собаки, плыли над побережьем. За желтой полосой пляжа медленно и важно шевелилось Средиземное море.
Оставшись одна, Берта забросила грязную посуду в раковину, — полежит до благоприятной минуты, не скиснет — поставила Пятый бранденбургский и улеглась на тюфячок. Курила, глубоко затягиваясь, подолгу задерживая дым в легких.
«Мне хорошо, — думала Берта. — Мне нравится эта квартира, и этот город, и эта страна. У меня много друзей, хорошая работа, мне пишется и любится. Я счастлива, счастлива, счастлива…»
Голубые завитки дыма медленно поднимались к потолку, неслышно растворяясь в полумраке. Берта всматривалась в причудливые клубки и разливы, с легкостью выделяя знакомые очертания. Голубой дом с замирающими на сквозняке голубыми занавесками, голубой порог перед голубой дверью, а за порогом, смущаясь, переминается с ноги на ногу голубой ангел с лицом Аркадия, и в руках его бьется и трепещет пионерский костер.
