Царь, царевич, сапожник, портной
Эдуарду Бормашенко
— У прошлого есть одно большое достоинство: его невозможно изменить. — Велвл откусил солидный кусок булки и тут же глотнул кофе из кружки с замысловатым вензелем на боку. В холодном воздухе Цфата кружка курилась, словно маленький вулкан.
Вокруг столика миниатюрного кафе на самом склоне горы сидели четверо: марокканский еврей Эди Азулай в крохотной вязаной кипе, кокетливо прикрывающей стартовую площадку плеши; Велвл — бреславский хасид с пейсами, толстыми, словно корабельные канаты; пламенный хабадник Ури и я. Столик упирался в перила террасы, за которыми сразу начиналось огромное светящееся пространство утра, убегающее к Кинерету. Слева, на более пологом отроге, желтело кладбище каббалистов; справа нависала Галилея, осыпанная зелеными купами олив.
— Оно словно фотография, — Велвл отставил пустую кружку, — можно увеличить, размножить, развернуть, но изменить — увы.
— Замечательно можно, — Азулай, словно отвечая на вызов, со свистом втянул кофе из одноразового стаканчика. — Размножить, развернуть, подклеить, затушевать, вырезать, прибавить, исказить. Запросто.
— Тогда это уже не прошлое, а другая реальность. Вранье, попросту говоря. Художественная литература.
— Факты сами по себе не имеют никакого значения, — вмешался Ури. Кофе он давно допил и наслаждался первой сигаретой. — Какая нам разница, взяли французы Акко или утерлись несолоно? Главное — какой личный урок вынес ты, товарищ, из египетской кампании Наполеона. Изменился ли к лучшему или жируешь по-прежнему?
Сигарета кончилась. Ури утопил окурок в кофейной гуще, оставшейся на дне стакана, и по своему обыкновению поблагодарил Ребе.
— Да здравствует Ребе — наш повелитель, Ребе — наш учитель, Ребе — святой Машиах!
То обстоятельство, что самого Ребе уже шесть лет как не было в живых, совершенно не смущало Ури. Для настоящего хасида такие мелочи не имеют никакого значения. Кроме того Ури искренне верил, что на самом деле Ребе сейчас скрывается в Галилейских горах, прячась от осаждавшей его паствы, словно рабби Шимон бар Йохай от римлян.
— Значит, все-таки есть настоящая история и есть придуманная, — Велвл довольно улыбнулся. — Настоящая состоит из подлинных свидетельств верных свидетелей, а всякую другую строчат всякие другие. Что бы мы знали про Ари Заля, — он кивнул головой в сторону кладбища, на желтом фоне которого чернели молящиеся возле могилы Ари, — если бы не Хаим Виталь? Так, россыпь забавных историй, одна половина которых искажена, а другая придумана. Та, что я собираюсь рассказать — абсолютная правда. Ее передают из уст в уста здесь в Цфате на протяжении трех веков.
