— Хотя бы про эту планету расскажите. Какая она? Похожа на Землю? Поля здесь зеленые, небо голубое? Лето сейчас или зима?
— Не лето, не зима, и зелени никакой. Это искусственная планета. Межзвездный вокзал. Ни полей, ни лесов, одни коридоры. — И торопливо встает, уклоняясь от расспросов: — Доктора не велели вам разговаривать.
— Ох, уж эти доктора, везде они одинаковы!
Обман чудовищный! Все неправда! Кому же верить теперь?
Впрочем, надо взять себя в руки, успокоиться, записать по порядку.
Болеть на чужбине плохо, выздоравливать еще хуже. Впрочем, это я уже писал. За окном чужая планета, а с постели не спускают, пичкают микстурами, тугой компресс на лбу.
А чувствую я себя не скверно, ем с аппетитом, боли все реже. И всего‑то пять шагов до окна.
Как раз врачей не было, все ушли на обход, Гилика унесли для технической профилактики. Ну вот спустил я ноги потихонечку, голову высвободил из компресса, шаг, другой… пятый. Смотрю в окно.
Кошмар!!!
Опять бред первых дней болезни, ужасные видения зоофантастики: жуки с моноклями, сросшиеся ежи, амебы с крыльями. Бегут, ползают, скачут, воют, как нечисть из “Вия”. Меня заметили, вылупили глаза, языки вытянули, ощерили пасти…
— В кровать скорее! — Это уже сзади хрипят, за спиной.
Оглянулся. В дверях самый страшный: голый череп с пятнистой кожей. Я завопил, глаза зажмурил…
Слышу голос Граве:
— В постель, голубчик, в постель! И компресс на голову! Скорее, скорее!
А я и кровати не вижу. И стен нет, какие‑то трубки, цветные струи колышутся. Вой, писк, треск. Уж не помню как, ощупью забрался на матрац, глаза закрыл, всунул голову в повязку.
Снова голос Граве:
— Откройте глаза, не бойтесь. Все прошло.
Чуть разлепил веки. Верно, исчез кошмар. Идет от двери мой спутник, ноги волочит, отдувается, такой рыхлый, обыденный, лицо жалостливое.
— Плохи мои дела, Граве, — говорю и сам удивляюсь, какой у меня плаксивый голос. — Схожу с ума. Галлюцинации среди бела дня. Мертвецы видятся с трупными пятнами.
Граве тяжело вздыхает. Так вздыхают, решаясь на неприятное признание. Берет меня за руку, поглаживает успокаивая:
— Это вы меня видели, голубчик. Так я выгляжу на самом деле, без анапода.
Анапод, как выясняется, — специальный прибор у меня на голове, который я принимал за компресс.
Если сдвинуть его со лба, передо мной пятнистый скелет, чудище из страшной сказки.
Если надвинуть, возвращается в кресло тучный старик, сутуловатый, рыхлый, смотрит на меня участливо.
