— И, как видите, он не ошибся; не говорил ли вам маркиз еще чего-нибудь?
— Нет.
— Кажется, вам изменяет память, впрочем, это меня не удивляет. Женщина, подобная мне, остается всегда незаметным явлением в жизни такого человека, как вы. Ну, так и быть, я помогу вам припомнить, он говорил вам, что я увлекаюсь знаменитостями, а следовательно, не могла не полюбить вас…
— Он вам пересказал наш разговор?
— Нет, но я слишком хорошо знаю маркиза, чтобы не угадать, что он говорит обо мне.
— В таком случае вы угадали.
— После этого вы подумали: «Этой женщине хочется завербовать меня в число своих поклонников, потому что весь Париж занят мною; эта связь, как и другие, мною отвергнутые, также бесполезна и для которой я потеряю напрасно время», поэтому-то вы не решались принять меня, не правда ли? Скажите мне откровенно, вы не в Палате.
— Да, вы правы.
— А если вы и приняли меня, так только потому, что через два дня вы намерены уехать из Парижа и, следовательно, рассчитываете избежать дальнейшего знакомства… Этого я не могла угадать — это мне сказали.
— Тем не менее это справедливо.
Итак, вы приняли меня из любезности, — продолжала Юлия, устремляя на него свои черные большие глаза, — а потому и желали, быть может, чтоб я вас оставила как можно скорее.
— Час тому назад эти слова могли еще иметь смысл истины; но теперь они далеки от нее.
— Это фраза дипломата или джентльмена?
— Джентльмена.
— В таком случае, поговорим откровенно: вот уже три месяца, как я люблю вас и люблю до безумия… Вас удивляет, что женщина решается на признание, которого не отважится сделать иной мужчина; но взамен скромности я отличаюсь откровенностью. Я давно хотела приехать к вам и не решалась, но сегодня не могла долее противиться желанию сердца; я хотела испытать себя и обрекла себя на уединение, я рассталась с моим любовником, которого до этого времени обожала. Я хотела видеть, к чему приведет скука: заставит ли она меня опять броситься в омут прежних удовольствий, или любовь к вам преисполнит мое существование до того, что я забуду весь мир… Я обрекла себя, — продолжала Юлия, сопровождая эти слова улыбкой и таким взором, который доказывал, что это испытание стоило ей немало страданий, — я обрекла себя на трехмесячное вдовство… и вот вчера был последний день моего испытания. Я не изменила себе, и, уверенная теперь в своем чувстве, я пришла высказать вам мою любовь!
Положение Эмануила было затруднительно. Поверить слепо словам Юлии было бы глупо; обойтись с нею, как с другими — подло, ибо могло быть, что она говорила правду; к тому же молодость, какой бы кирасой ни прикрывалась от любви, никогда не устоит против ее обольщения; тем более что, раздумав хорошенько, можно было понять, что Юлия не могла же говорить о чувстве, если бы она не питала в самом деле и если бы не была увлечена истинною страстью и желанием? Правда, по словам де Грижа, такого рода выходки были ее обыкновенной тактикой; но в словах, сказанных ею Эмануилу, было столько искренности, вдохновения, откровенности; они сопровождались такими многозначительными взглядами и улыбками, что невольно поселили в его душе и сердце какое-то непонятное влечение к этой женщине, и он в ответ на ее признание протянул ей обе руки.
