Теперь, когда читатели узнали короче Эмануила, им нетрудно будет объяснить себе его равнодушие к Юлии Ловели; и потому-то утром, приехавши к нему, она встретила в нем не просто только неприятеля, но равнодушнейшего из смертных; а между тем она была прекрасна. Эмануил видел ее вчера впервые, видел издали, при блеске свеч, в бальном костюме, в оперной ложе, окруженной цветами, — теперь она предстала пред ним просто одетою, почти завернутою шалью, и все-таки должен был сознаться, что красота была ее неотъемлемой принадлежностью; оттого-то он и встретил ее с чувством невольного удивления, усадил ее и сел рядом с нею.
— Я должна вам показаться безумной, — сказала она, свободно разваливаясь в кресле, как будто она уже давно знала Эмануила, но в словах и движениях ее проглядывала скорее утонченность светской женщины, нежели обыкновенная свобода камелии.
— Где же тут безумие? — спросил он. — Напротив, я вижу в вашем посещении только доброту и снисхождение к затворнику, который сам никогда бы не осмелился явиться к вам.
— По той причине, что вы никогда не обратили бы на меня внимания. О, ваш образ мыслей о женщине мне известен.
— Но ведь мой образ мыслей о женщинах — весьма лестный для их самолюбия…
— Материально — может быть; но вы не признаете за ними силы нравственного влияния.
— Иногда да; я жду только случая, чтоб изменить мое мнение, — сказал Эмануил, вглядываясь в Юлию и думая в то же время, что любезность в разговоре с хорошенькой и молоденькой женщиной еще ни к чему не обязывает.
— Позвольте заметить, что вы говорите неправду, и остаться при убеждении, что если бы вам встретилась женщина не совсем обыкновенная, то вы не только не полюбили бы ее, но постарались бы избежать всяких с нею сношений.
— В таком случае, — возразил Эмануил, — как же вы-то здесь? Ведь, если я не ошибаюсь, вы принадлежите к тем женщинам, от которых я бегу.
— Быть может. Г-н де Гриж был вчера в вашей ложе, он вам говорил обо мне?
— Да.
— Что же он сказал?
— То, что я уже и сам знал — что вы прекрасны, и что я узнал сейчас — что вы умны.
— Однако и пяти минут не прошло, как мы разговариваем, а вы уже солгали два раза: это слишком даже для дипломата — в особенности же имея дело с женщиной.
— Что ж он мог мне сказать?
— Что у меня бывали любовники…
— Разве вы это скрываете?
— Конечно, нет; я и не сержусь за это. Но кроме того, он сказал вам, что письмо, которое вы получили, было писано мною.
— Он так думал…
