Ребята подошли поближе.
— Исроэл, — сказал Ирмэ, — ты о чем это все думаешь-то?
Сумасшедший посмотрел на Ирмэ пустыми глазами, почесал бороду, спину, волосатую голую грудь, но ничего не ответил.
— Исроэл, — сказал Алтер, — ж-жениться хошь?
— Файтл сосватаем, не кого-нибудь. — Ирмэ подмигнул.
— Ну, тихо! — сказал Хаче. — А то знаешь? Глумилась верша над болотом, да сама туда же пошла.
Он свернул цыгарку, сунул ее сумасшедшему в руку, чиркнул спичку.
— На, — сказал он, — покури.
Исроэл взял цыгарку, послюнил ее, закурил. Потом повернул и медленно, с трудом волоча большие ноги, пошел к базару.
Мальчики долго смотрели ему вслед.
— А какая была голова! — сказал Хаче. — Золото.
— Да-а! — Ирмэ вздохнул.
— Они в-все такие, — сказал Алтер, — у-ученые-то.
— Ты почем знаешь? — сказал Хаче.
— Б-батька говорил.
— «Б-батька, б-батька», — проворчал Ирмэ. — Много твой батька знает.
Они вернулись к парню, накрыли его до подбородка одеялом, закутали, чтоб тепло было.
— Спи, жеребчик, спи, полено, — пропел Ирмэ тонким голосом. — Пусть тебе приснится сено.
— Спи, колода, спи, дурак, — подхватил Алтер. — Пусть тебе приснится мак.
Ребята помолчали, прислушались — спит? Спит. Они обошли кровать и поспешно, пока никто не заметил, — юрк в ближайший переулок.
Подул ветер. Зашумели деревья. Темнота, как всегда перед рассветом, сгустилась, отвердела.
— Пора, ребята, — сказал Хаче, — а то скоро засветает.
— И то, — сказал Ирмэ, — пора.
Ребята подошли к дому Рашалла, остановились, осмотрелись. Дом был крепкий, в два этажа, крытый листовым железом. Вывеска «Лен и пенька, Ф. Рашалл» была прибита не к крыльцу, как обычно, а прямо к стене, над самыми окнами.
Хаче покачал головой.
— Больно возни много, — сказал он.
— Ничего, — сказал Ирмэ, — сладим.
Однако и сам понимал, что «сладить»-то будет не просто. Вывеска тяжелая. И висит неудобно. Неподходяще висит. Лестницу бы. А где ее взять-то, лестницу?
— А то, может, так, — сказал он. — Эту оставить на месте — куда ее? — а сюда еще — «аптека»?
— Нет, — сказал Хаче. — Не годится. Тут-то всякий дурак поймет, что дело нечисто. Это не работа.
— Ладно. — Ирмэ решительно шагнул к базару. — Снимем ту, а эту потом. Не убежит.
— Можно, — сказал Хаче, — так-то оно можно.
Аптека помещалась в длинном одноэтажном доме, недалеко от базара. В доме еще горел огонь — против двери, за круглым столиком, сидел сам аптекарь, господни Гроссберг. Перед ним лежала раскрытая книга, по он не читал, — он спал. Он сопел и фыркал, а лысина блестела на огне, как медный самовар. И, как пятно на самоваре, на лысине чернела муха. Ирмэ осторожно приоткрыл дверь, заглянул.
