— Не-а, — я лгу.
— Позволишь мне показать свой номер?
— Могу показать и наш — у всех же одинаковые!
— Не у всех, свой я утром сменил. На люкс, — он лукаво смотрит мне в глаза.
— Не хватало крутизны?
— Жду гостей…
— В столь поздний час лютым зимним вечером?
— Северяне. Тьмы и стужи не боятся.
— А мы успеем разведать твой люкс до гостей?
— Наш.
* * *
Будуар королевский.
Звучит сиртаки: мило штамповый сувенирчик мне, мало знающей о его родине, от него, ничего не знающего о моей.
На столе — ваза красных роз. Тринадцать!
— Гостям, — он поясняет и зажигает свечи.
Возле постели за тумбочкой шторка. Тяну за шнурок: раскрывается стеклянная стенка душа.
— Тоже гостям? — я заигрываю. — Минуточку! — и проскальзываю туда, закрывая занавес.
Течет вода. Я пишу весточку.
* * *
Беззащитная спина изгибается и дрожит под едва терпимо щекотными ласками — то увиливая, то влачась. Он обвивает мои руки вокруг своей шеи и играет на них кларнетом. Он пьет мои губы, уши, шею, плечи, межключичную ямочку, срывает красный занавес вниз и жгучей магмой над тундробелосолнечными сопками взвергает в алоснежные вершины. Потом легкой ватой поднимает меня и тяжелым золотом проливает по одеялу.
В накаленных губах тает черный капрон. Блудные пальцы лихорадочно собирают пурпурно прекрасные волны всё выше. Мой сувенир: искомой завесы нет, лишь беспощадно алосеверное сияние в солнцеплюшевой оправе — просветление взору, утомленному южнознойным бордо в ночетёмном бархате.
Меж чёрными кружевами безупречных очертаний под светотени свечей безудержно сыплется слепящий перламутр. В троне из слоновой кости по влажным от жажды губам льется песнь страсти чужим языком — сладко, горяще, пьяняще…
* * *
— Зайду в душ, — говорит он.
— Это такой греческий обряд после блуда? — я дразнюсь.
— После? Нет, между! — он аккуратно поправляет мне платье обратно на грудь. — Ты тем временем посмотри, что хочешь, — он включает телевизор, — но не вольна раздеться: не женский это труд!
Переключаю телепрограммы. Приходит весточка. Я улыбаюсь и тихонько отзваниваю. Потом выключаю телевизор и… отрываю занавес!
Плачущее стекло. Смеющий — темный, мускулистый, в мыльных кудрях с груди до упора, красив в своем немом расплохе.
— ?!
— Смотрю, что хочу!
* * *
Аэропорт. Толкучка. Еще слепым от скупых минут сна в кресле, взор нащупывает тебя…
Вот! Среди толпы шуб и фуфаек — яркопурпурная рубашка с черными кудрями меж свободных пуговиц.
Красные розы. Опять тринадцать! Вместе — словно на грядущий день рождения.
