– Отец защищал
своюстрану, – сказал Майк. – И я хочу сделать то же самое.
– Ты серьезно?! – срываясь на крик, воскликнула Пат. – Зачем тебе рисковать жизнью в этой бессмысленной, безнравственной войне?
Она, конечно, прекрасно знала, что ее сын – как и многие дети – имеет политические убеждения, противоположные ее собственным; то, что он был президентом Клуба юных республиканцев Инклайн-Вилладж, не было предметом ее родительской гордости. Вот уже несколько лет Майк высмеивал «антивоенные бредни» матери в своей добродушной манере.
Когда Майк сильно злился, он мог даже ее назвать «стареющей хиппи». Вот так.
– Думаю, ты знаешь, что я другого мнения об этой войне, – сдерживая гнев, неторопливо сказал Майк, совсем как его отец. – Президенты обеих сторон решили, что это правильно. И распространение коммунизма надо остановить… Я хочу служить. Как отец.
Пэтси Энн повернулась к мужу, бледному и взволнованному. Они с Майком были одеты в костюмы пастельных цветов для игры в гольф, которые внезапно показались Пат похожими на саван.
– Скажи ему, Майкл! Скажи, что это плохая идея! Объясни, что ты сражался в
праведнойвойне!
– Ничего подобного, – тихо сказал Майкл.
– Майкл, ради Бога! Гитлер и холокост, чертов Перл-Харбор! Но эта, эта,
этавойна… ни из-за чего! Просто ни из-за чего!
– Это решение Майка, – сказал Майкл жене.
– Но ведь там умирают!
– Я хочу, чтобы ты гордилась мной, мама. Так же, как папа.
Она чуть не закричала на сына:
– Он тобой не гордится!
– Вообще-то горжусь, – возразил Майкл.
Пэтси Энн начала плакать, но не позволила никому из них себя утешить. Майкл говорил сыну, что его мать права, что эта война не то же самое, что Вторая мировая, и что он будет им так же гордиться, если его сын просто последует результатам лотереи, как любой другой американец, и к тому же Майку давали стипендию во Фресно…
Но было слишком поздно, и той ночью Пэтси Энн сказала Майклу, что никогда не простит его, и заставила его спать в кабинете целую неделю. Потом она его простила, потому что они все же были лучшими друзьями и все еще любовниками и она не могла вынести весь этот ужас без него…
Самое страшное было то, что Пэтси Энн не могла проявить даже фальшивого энтузиазма по отношению к решению сына, такому важному для него. Даже когда она поцеловала его на прощание на автобусной остановке в Рено, она почувствовала его обиду – в выражении его лица, даже в словах: «Я тебя люблю, мама», но из-за этого она не стала ценить их меньше.
