— У меня все еще был заплывший глаз, — добавляет Петер. — Знаешь, как это больно. Уже поэтому я не мог бы ему помочь.
— Если даже он твой друг?..
«Ну, опять за свое, — думает Петер. — Интересно, как она себе это представляет». И говорит:
— Но ведь быть другом — это не значит подставлять себя за него в драке.
— Тогда нечего считать его своим другом.
— Нет, он мой друг. А что тут такого, если я скажу, что он действительно мой друг.
— Мне надоело малярничать, — говорит Карин. — Разве комнату надо обязательно закончить сегодня?
— Не важно когда. Может, чай поставить? Уже половина четвертого.
— Как хочешь, — произносит в нерешительности Карин. — Мне абсолютно все равно.
Петер спускается со стремянки на пол. «А ведь Карин может теперь и подтрунивать надо мной из-за того, что я не пришел Сильвио на помощь. Если бы он решил постоять за себя, то сделал бы это сам. Тогда я не колеблясь поспешил бы к нему на выручку. Это уж точно».
Петер идет на кухню, ставит чайник на плиту. «И все же это не так, — размышляет он, — нет, не поспешил бы я ему на выручку. Не пошел бы против всех».
Карин немного задерживается в комнате, потом тоже идет на кухню.
— Штрассер доложил директору гимназии об этой истории? — спрашивает она.
— Нет.
— Это правда?
— Абсолютно.
— А откуда ты знаешь?
— Если говорю, значит, знаю. Теперь, когда я все тебе рассказал, и ты все знаешь.
— Я считаю, что он поступил благородно.
— Вполне возможно, что он доложил бы о случившемся, я даже уверен в этом. Но затем вся эта история приняла неожиданный оборот.
— Какой же? Ну расскажи.
— Ты ведь мне даже рта не даешь открыть. Все время повторяешь, что я должен был прийти на помощь Сильвио, но ведь никто в помощи и не нуждался. Они же в общем-то его и не били. А Штрассер, который какое-то мгновение наблюдал за происходящим, скомандовал:
«Теперь оставьте его! Итальянец важнее. Пошли!»
— Когда мы оказались на опушке, Штрассер, сложив ладони рупором, крикнул:
«Каневари, выходи! Немедленно! Дом окружен. Бегство невозможно».
По правде говоря, меня умиляла наивная вера Штрассера в то, что итальянец, спрятавшись в хижине за плотно закрытыми ставнями, станет прислушиваться к этим призывам. Он и хотел бы бежать, да не мог. Все было ну прямо как в кино. Там, даже несмотря на то, что не очень всему веришь, такое может показаться увлекательным, хотя не вполне правдоподобным, так как постоянно ловишь себя на мысли: ведь это только кино. У нас же все было на самом деле и по сравнению с подобной сценой в каком-нибудь вестерне это, естественно, воспринималось по-другому, причем настолько, что даже трудно описать. В любом случае я, наверно, отдал бы все, что у меня было и есть, чтобы не упустить шанс быть свидетелем этого зрелища.
