Так и любила - сквозь радость и горечь пропаж.
Тель-Авив, 5686
М.Б.
Здесь, на лице земли - не в облаках пустых,
здесь, где земля близка, словно родная мать,
будем светиться мы светом ее простым
будем ее печаль втемную принимать.
Нет, не туманный блеск завтрашних томных рос -
нынешний честный день - потом, слезой, зерном -
мы проживем его - короток, ясен, прост -
наш настоящий день, здесь, на лице земном.
Эй, приходите все! Прежде, чем пала ночь,
ну-ка, нажмем, друзья, тысячью сильных рук!
Может, столкнем его с наших колодцев прочь -
может, столкнем его - мельничный тяжкий круг?
Тель-Авив, 5687
Те крики, которыми рот мой коверкал
беды и отчаянья миг,
как бусинка к бусинке здесь на поверке
в тетрадочке песен моих.
Распахнуты настежь все двери и дверцы,
все клейма и раны видны...
И даже коросты щемящего сердца
вы щупать руками вольны.
Нисан, 5687
За мною ходила в детстве
печаль, как вторая тень,
и скорбный наряд отрезал
меня от других детей.
Не дети уже давно мы,
и прошлое то - в огне,
но та же печаль со мною,
и та же печать на мне.
Как прежде, стена меж нами,
но ныне раздел вершит
уже не одежда скорби,
а скорбь сиротской души.
5687
Неужели все это случилось со мной?
Со мной?
Неужели вставала с рассветом в поля
И глотала свой пот земной?
Неужели в горячке весенней страды
Наших тел
С высоты перевязанных туго снопов
В общей песне мой голос пел?
Неужели плыла я в твою чистоту,
В синеву?
О, Кинерет родной! О, Кинерет, Кинерет родной!
Неужели ты был наяву?
5687
http://www.youtube.com/watch?v=0sokC2Vo0YY
Музыка - Иегуда Шарет, исполняет Эстер Офарим
В моем саду среди веселых вод
росли цветы по имени "а вдруг?" -
я им была и верный садовод,
и близкий друг.
И днем, и ночью, долгие года
я сторожила, не жалея сил,
чтоб ветер под названием "никогда"
бутонов не скосил.
Но этот ветер был совсем не прост -
он гнул свое, хлестал, наотмашь бил...
и вот теперь мой сад зовут "погост" -
как сад могил.
5688
Обручена с каморкой Элиягу
моей мансарды светлая душа -
с библейским мудрецом, седым бродягой,
что мертвых воскрешал.
Входил в обитель горести кромешной,
молитвой рвал пространства рубежи
и к матери склонялся безутешной:
"Твой мальчик жив!"
О, мертвецы мои! Лишь вас не в силах
вернуть живыми странник колдовской:
вы немы и глухи в своих могилах,
как лёд людской.
29 Тевета, 5688
Залману
Братство эха живет меж нами,
тьмы минувших годов сильней.
Еще теплится в сердце пламя
тех наивных и чистых дней.
