Петр Алексеевич ждал парня ежедневно, все посматривал в мутное от морозца оконце на дорогу.
Наконец, он появился в пятницу поздно вечером с рюкзаком, ружьем. Хозяйка заметалась. Собрав на стол соленые грибки, огурцы, рассыпчатую картошку, бухнула на стол четушку водки.
— Ну вот, а теперь, батя, сочиним пир — пенсия есть, — подмигнул. — Утречком сбегаем на зайца, а после будем думать, как возводить хоромину… Верно, теть Оня?
— А я то и говорю, — сказала хозяйка и присела на краешек табуретки, будто в гостях, и, любовно оглядывая стол и гостя, вытерла рукой рот.
— Вот и ладно все, вот и угощайся, сынок! Сейчас дед плиту растопит, заиньку сварим, вку-усно!
— Заинька нам сегодня, пожалуй, и ни к чему, — сказал Игорь, вынимая колбасу, консервы рыбные… — Держи, батя, свои драгоценности! В понедельник поезжай в райсобес. Пятьдесят шесть получишь. Свои, законные. Ежемесячные.
— Да ты что, смеешься? Я столько у них порогов когда-то пооббивал, все собирал бумажки…
— Ты только не моргай, батя, не моргай… Давай лучше выпей за себя, за нее вот… А слезы — что!..
Петр Алексеевич долго еще не мог обрадоваться.
Позднее громко пели и обнимались. Утихнув, слушали пластинки Зыкиной на старом дребезжащем патефоне.
То было прошлой осенью, а сейчас Петр Алексеевич, счастливый, неторопливо ехал верхом на лошадке и тонким голоском шепеляво пел:
Ох, милка че, да милка че,
А если че, дак ить не чё-е-е…
Трын-дрын-дра-а, да-трын-дрын-дра-а…
А ехал он потому, что вчера вечером появилась Катерина, старший лесничий. Она упросила Петра Алексеевича объехать березовую рощу — кто-то по ночам приезжал на машине и губил деревья, явно на дрова, и не старые корявые, а те ровные, белоствольные березы с гибкими плакучими ветвями, под которыми так яро, в легком трепетанье теней цвела сарана и ромашки.
Петр Алексеевич охотно согласился. Он человек свободный, да к тому же лесничиха лошадь свою оставила, а работы всего-то подсмотреть — если вдруг среди бела дня завильнет на разведку какая-нибудь развеселая машина, то найти предлог поговорить с шофером, прикурить от его тонкой сигареты свою «козью ножку», и если тот возьмет да и отведет в сторону взгляд от пронзительных серых глаз Петра Алексеевича, то невзначай скользнуть взглядом по номеру машины и запомнить его. А потом тот номер ей, Катерине, пусть выспрошает за своим конторским столом, какими-такими прутиками любовался он из кабины своего «Маза» в заповеднике, да к тому же пугал ревом своей громадной машины табунок косуль, прижившийся в этих лесах.
