Она помолчала немного и обернулась к нему: у него на глазах были слезы. Две крупные капли медленно стекали вниз, к носу, и в мокром носу слышалось какое-то сопение.
У Миреле отлегло от сердца: при виде слез Шмулика она почувствовала облегчение: «Видно, сразу примирился со своей судьбой…»
Торопливо накинула она на голову черный шарф, направилась к двери и, остановившись у порога, взглянула на Шмулика в последний раз: «Итак, мы расходимся… Желаю вам всего хорошего. На прощанье хочу попросить вас об одном: не подымайте у нас дома никакого шума и до последней минуты ведите себя так, как если б вы оставались моим женихом. Пусть никто из домашних не знает пока о нашем разговоре. Я сообщу моим родителям обо всем позже, когда вас уже здесь не будет… Я верю — вы человек благородный и сделаете это для меня…»
Незамеченная никем, вышла она через кухонную дверь на двор и отправилась к акушерке Шац.
Здесь, лежа на акушеркиной кровати и дожидаясь с нетерпением момента отхода поезда, она думала: «Наконец-то… Наконец избавилась я от Шмулика; кончена вся эта история с помолвкой, связавшей нас… теперь уж все кончилось…»
Когда Миреле вернулась от акушерки домой, было около трех часов дня. Короткие смуглые тени лежали возле домов; и в этих тенях, и в окрестном безмолвии чуялась тягучая скука нудного, жаркого дня.
Тихо было возле дома Гурвицов. Свинья дремала в грязной яме, куда сливались помои, и дверь парадного крыльца заперта была изнутри, как по субботам — должно быть, дома все улеглись после обеда спать.
Миреле вошла во двор и огляделась: брички не было на обычном месте — под навесом, конюшня заперта и пуста.
«Значит, Шмулик действительно уехал на вокзал, отец отправился в кашперовский лес, и дома, кроме матери, нет никого».
Миреле вдруг ужасно захотелось к себе, в свой тихий уголок, где нет теперь ни живой души.
Лежать долго, неподвижно в прохладной комнате и тихо думать о том, что она опять свободна и что жизнь, быть может, готовит для нее что-нибудь новое…
Но, уже войдя в столовую, Миреле поняла свою ошибку, и прежние мысли разлетелись, как дым.
Вся атмосфера дома была насыщена таинственностью: домашние были в сборе и испуганно шушукались, стараясь скрыть происшедшее от соседей и обычных посетителей.
Миреле позвали в запертую гостиную, где все сидели возле убитого горем, заплаканного Шмулика, уговаривая его выпить давно простывший чай. С ней хотели переговорить в присутствии Шмулика; хотели задать несколько заранее обдуманных деликатных вопросов. Но она в гостиную не вышла, а заперлась у себя в комнате; невыносимой тоской сжималось сердце: «Какая я была глупая и наивная — совсем дитя… Как можно было предполагать, что все кончится так быстро и легко?»
