— Липкис, — говорит он со злостью, — небось удрал отсюда: поумнел наконец и взялся за свои университетские занятия. А Миреле Гурвиц… та сидит уже больше недели в уездном городе и шьет себе свадебные наряды… Как это смешно…
Дочке Бурнеса становилось как-то не по себе в его обществе; она не знала, что ему ответить, и делала гримасы за его спиной. Ведь всем известно: он влюблен в акушерку Шац, у которой живет уже несколько дней в гостях ее приятель — еврейский поэт.
А Сафьян, взволнованно глядя куда-то вперед, продолжал:
— Кого Миреле хочет обмануть: себя или людей?
Вдруг навстречу им попался рослый широкоплечий мужчина, шедший со стороны деревни. Они оба остановились и принялись его разглядывать.
У него был вид молодого состоятельного доктора, недавно окончившего университет и еще не начавшего практиковать.
Это, несомненно, был гость акушерки; нельзя было только сообразить, куда он направляется.
Неподалеку от околицы стояла на улице кучка людей, дожидавшихся начала субботней предвечерней молитвы. Он стал разглядывать этих людей издалека, а они, в свою очередь, молча осматривали его; когда он прошел мимо, долго еще улыбались, глядя ему вслед, и толковали:
— Что, говоришь ты, он пишет?
— Книжки.
— Ну, и пускай себе пишет на здоровье — почему нет?
Был совершенно сухой, немного прохладный день, когда Миреле вернулась под вечер из города. Дома она застала предпраздничную кутерьму. Вся мебель была сдвинута с мест и прикрыта белыми простынями. Гитл расплачивалась со стариком-маляром, выбелившим потолки, и с двумя бабами, мывшими с самого утра двери и окна, и наказывала им непременно прийти и на следующий день. А в доме за это время произошло событие.
Реб Гедалья еще рано утром вернулся из губернского города, где ему удалось вступить в компанию с зятем графа в качестве одного из владельцев большого кашперовского леса. Он сначала оживленно рассказывал жене о новой своей удаче, а потом уединился с кассиром в прибранный по-праздничному кабинет. Кассир сидел в раздумье у стола, а он расхаживал по комнате в меховых туфлях, останавливался возле нетопленной печки и, прислонясь к ней, поглядывал на своего собеседника поверх золотых очков:
— Можно рассчитывать, что доход от леса составит целое состояние. Шутка ли, сколько материалу могут дать средние триста десятин!
Теперь, когда реб Гедалье удалось восстановить в доме спокойствие и уладить свои дела, он, с головой уйдя в эти дела, не интересовался больше ничем, Миреле стало казаться, что ее согласие на помолвку было ненужной жертвой и все в доме так же мало думают об этой помолвке, как она сама несколько недель назад; а затем, напрасно накупила она себе в городе материй на наряды, напрасно вообще ездила в город и провела там целых восемь дней: «Очень нужна была, в самом деле, эта поездка; надо было сразу объявить, что помолвка была глупостью и никакой свадьбы не будет».
