Матюрен валится на пол, точно висельник, которому перерезали веревку. Он падает прямо на меня, и я едва не опрокидываюсь навзничь. Из его тела вырывается что-то темное, бьющееся, большое…
Вот это самый неприятный момент в том, что касается убиений. Терпеть не могу вынужденного общения с душой, вырванной из плоти. Я не зря вспоминала свой первый поцелуй и связанные с ним чувства: вот и здесь почти то же самое. Делать нечего, я ожесточаю свой дух и вглядываюсь в вереницу проносящихся видений. Вот толстая рука д'Альбрэ обнимает плечи барона, внушая ему ложное ощущение безопасности… Вот самодовольство: это я выбрала его, а не Вьенна или Жюльера. А потом откуда-то из глубины — муки задавленной совести, ведь он предал юную герцогиню. Совесть была вроде бы надежно умаслена уверениями д'Альбрэ насчет того, что лучшего, чем он, мужа не найти, но совсем успокоиться все-таки не могла…
Тут некая сила отпихивает прочь безжизненное тело барона, и я вижу перед собой высокий темный мужской силуэт. В руках у него меч, и с клинка еще капает кровь.
— Юлиан!.. — потрясенно шепчу я.
Он делает шаг вперед, его губы туго сжаты, лицо в глубокой тени.
— Позабыла, сестренка? Ты принадлежишь мне!
От этих слов у меня холодеют самые кости, я обхватываю себя руками, чтобы скрыть, как они дрожат.
— Ты только моя, — тихим голосом продолжает он, словно любовник, нашептывающий нежности. — Ничей слюнявый рот не будет мусолить тебя, ничьи поганые руки не будут лапать. — Он смотрит вниз и толкает мертвеца носком сапога. — Эта малодушная тварь уж точно не посягнет на тебя.
Теперь я понимаю смысл его взгляда за ужином. Это было обещание расправы.
Я самым естественным образом вписываюсь в роль, которую должна сыграть. В алхимии я не слишком преуспела, так и не выучилась обращать свинец в золото, но никто лучше меня не умеет обращать испуг в дерзость, а это, поверьте, гораздо трудней. Я раздраженно улыбаюсь Юлиану и для пущего эффекта встряхиваю волосами:
— Так вот как ты все истолковал, Юлиан? И еще заявляешь, будто видишь меня насквозь?
Его готовая выплеснуться ярость чуть остывает.
— Тогда почему ты здесь?
Да он что, глухой? Я наклоняю голову:
— Наш отец велел пустить в ход мои женские чары и убедиться, не задумал ли Матюрен его французам продать!
Он сжимает зубы; я вижу, как дергается мышца на лице.
— И ты намерена была идти до конца?
Вместо ответа, я показываю ему нож, спрятанный в кулаке.
Он впивается в мои глаза огненным взором, словно пытаясь высветить правду в их глубине:
