Я ощущаю хмельной аромат его страсти. И очень хорошо знаю, как с ней обращаться. Легонько провожу пальцем по борту его камзола. От этого у Матюрена приоткрывается рот, а дыхание прямо-таки застревает в горле. Я обвиваю его рукой и принимаюсь играть волосами у него на затылке.
— Готова поспорить, ты говоришь это каждой, которую завоевываешь!
Он удивленно моргает. Вряд ли кто-нибудь раньше приписывал ему длинный список побед. Я прижимаюсь к нему и легонько трусь щекой о его многочисленные подбородки.
— Ты, случайно, не знаешь, что нынче вечером так прогневало моего сиятельного отца? — спрашиваю я. — Помнится, после обеда, когда я к нему заходила, он был вполне даже весел.
Мы с бароном здесь совершенно одни, и все равно он быстро оглядывает комнату, прежде чем отвечать. Все же он не такой тупица, каким старается выглядеть.
— Он получил весть, что герцогиня короновалась сегодня в Ренне.
Это отличная новость. Герцогиня, несомненно, упрочила свое положение, но, боюсь, даже корона не убережет ее от властолюбивых поползновений д'Альбрэ. Это может сделать только могущественный супруг с многотысячным верным войском. Интересно, жив ли еще гонец, доставивший сведения о короновании герцогини? Мой государь-отец не склонен щадить тех, кто приносит ему дурные известия.
— И вы доверили бы ему править Бретанью? — Меня передергивает. — Сдается, он более чем достаточно страшен и при своей нынешней власти. А уж если заполучит целое герцогство…
Еще договаривая эти слова, я чувствую, как начинает гаснуть и съеживаться страсть Матюрена, и поспешно меняю тему:
— У нас не так много времени. Фрейлины вот-вот явятся разыскивать меня.
Это заставляет его перейти к немедленным действиям. Он расстегивает сперва камзол, потом тонкую льняную рубашку. Я тотчас замечаю темную тень, растекшуюся по его груди, и мое сердце так и взлетает. Он помечен! Это сильно облегчает мне жизнь. Я улыбаюсь, впервые по-настоящему за весь нынешний день, и подхожу к барону вплотную, даже слегка оттесняю его. Так, чтобы после удара он завалился на стену и не обрушился на меня всей своей тяжестью.
Но я едва успеваю дотянуться до спрятанного в рукаве ножа, когда он вдруг ахает, а на лице возникает изумленное, почти обиженное выражение.
— Что? Что случилось? — вполголоса спрашиваю я, не желая утрачивать решимости.
Он молча тянется руками к груди, словно там у него вдруг заболело; на губах показывается кровь. Всеблагой Мортейн! У толстяка что, приступ какой-то?
