— Наверно, Тернер мог бы отдать ей должное.
— Вы имеете в виду «Лунную ночь в Гринвиче»?
— Да, но здесь гораздо красивее.
— Согласен с вами, и, вероятно, у Тернера все-таки лучше получаются восходы.
— «Восход с морскими чудовищами»… — пробормотала Темпера. И вдруг опомнилась: — Если все… вернулись… ее милость… она меня ждет.
Она хотела подняться, но герцог удержал ее за руку.
— Никто еще не вернулся, — сказал он. — Я терпеть не могу рулетку и предпочитаю любоваться лунным светом.
Прикосновение его руки вызвало у нее странное чувство. Это было что-то, что она ощутила в глубине души, в биении собственного сердца. Но это было не только ощущение, но еще и мысль, и даже нечто большее.
Испугавшись собственных мыслей, она сказала:
— Я должна… поблагодарить вашу светлость за холсты.
— Вы закончили картину?
— Да.
— Я почти надеялся, что она меня ждет.
Темпера промолчала, и он продолжал:
— Вы ее покажете мне? Это было мое условие, если вы помните.
Он убрал руку, и у Темперы возникло странное желание попросить его, чтобы он ее не убирал.
— Я… сегодня положила картину вам на стол… но потом убрала ее обратно.
— Почему?
— Мне показалось, что картины в вашем кабинете… смотрят на нее с презрением.
— Не могу поверить, чтобы нашелся кто-то среди великих мастеров, кто станет презирать заинтересованных и преданных учеников.
— Я не могу привести примера, — возразила Темпера, — но уверена, что они… презирали… самонадеянных.
— А я уверен, что это качество вам никак не присуще.
Темпере снова подумалось, что какой-то странный получается у них разговор и ей вовсе не следовало бы вести его с герцогом.
— Я хочу увидеть вашу картину, теперь, когда вы ее закончили, — сказал он, — и буду считать, что вы нарушили слово, если вы не отдадите ее мне завтра.
— Как она могла вас заинтересовать? — с жаром спросила Темпера. — Когда вы обладаете такими замечательными, такими совершенными полотнами, что все, о чем бы я мечтала в жизни, это смотреть на них и слушать, что они мне… говорят.
Эти слова вырвались у нее как будто против воли. Она услышала, как голос у нее замер, и снова подумала, как это все предосудительно.
— Какая именно из картин вызывает у вас такое чувство?
Темпера молчала.
Она хотела предоставить мачехе возможность сказать о картине, которая больше всего волновала ее саму, и чувствовала, что было бы предательством произнести это сейчас.
— Скажите, — настаивал герцог, — я хочу знать.
Это прозвучало как приказание. Его тон волновал ее и вынуждал сказать ему правду.
