Этот район стоит на волшебном месте, где очень близко к поверхности пролегает Кость Мироздания. Дальше Кость ныряет в самые недра вселенной, и другие районы, города и страны так далеки от нее, что лучистая благодать почти не доходит до них. В обыденном мире Кость находится везде и нигде, так что никакая общность и даже никакая отдельная личность не может быть целиком к ней близка. Вспыхнуть в непосредственной близости от нее могут отдельные минуты отдельного человека, отдельные поступки, отдельные мысли, и всегда человек чувствует лишь отголоски благодати, всегда его только дразнят запахи вкусной еды, которую готовят и едят в другой квартире. Там же, в волшебном районе, Кость Мироздания просто близка, без ограничений. Вода, льющаяся там из кранов — живая вода, ведь трубы водопровода пролегают над самой Костью. Каждое впечатление, событие, поступок живущих там овеяны святостью, потому что все происходящее — исполнение долга перед Костью, которая одна знает, как надо жить человеку и что чувствовать. Исполнение долга, более того, неизбежно, ведь ошибок в ауре Ее благодати быть не может. Это первый компонент совершенного счастья живущих в том волшебном районе — невозможность оступиться. Второй компонент — свобода от смерти. Люди там не умирают — они однажды решают уйти и уходят куда глаза глядят, а во все стороны от волшебного района, не в нашем, а в том, тонком пространстве, раскинулись холмистые равнины с полями, лесами и реками. Они уходят в бесконечность, и сколько бы людей ни родилось, не пожило и не ушло из волшебного района, равнина никогда не переполнится.
В глубоком детстве два компонента совершенного счастья, кажется, иногда совпадали. Когда еще не знал, что люди умирают, и когда родители были всеведущими, так что рядом с ними все как происходит — так и надо. Непонятно, как сохранились эти осколки воспоминаний в стареющем мозгу. Ведь не вспоминались же они многие взрослые годы, но потом однажды проявились ясно, и с тех пор не тускнеют. В одном таком осколке — мигающая зеленая гирлянда на зеленой же елке, и радость от такого сочетания, в другом — ножка строит плотины из хрупкой зернистой икры тающего снега, а папа с мамой стоят неподалеку; еще в одном, самом ярком, потому, наверное, что летнем — вслед за отцом, пролезает через щель в заборе и бежит по высокотравному лугу, усеянному цветами зверобоя. В летнем воспоминании все залито солнцем; свет густо струится сквозь щели между заборными досками в изумрудную тень сада, выжигает луг почти до бесцветности, делает фигурку отца впереди плоской чернотой, провалом в никуда, искусно вырезанным на тонкой ткани действительности. Энергия солнечного света из той картинки прорывается сквозь время и подпитывает существование в дряхлеющем теле.
