Они пошли по аллее, блаженно щурясь навстречу солнечной неге. Ласковый ветерок перегонял по траве лоскутки прелых листьев. Снега почти нигде не осталось. Тянуло прижаться щекой к платану и погладить замшевую кору. Она казалась мягкой и теплой.
Ни ораторов, ни слушателей в парке не встретили. На скамейке, изредка покачивая коляску, дремала молодая мама. Тут же шуршал газетой старичок в распахнутом пальто, а чуть поодаль две благовоспитанные девицы играли в серсо.
— Тут это и происходит? — оглянувшись по сторонам, спросил Тухачевский.
— Странно, что никого нет. Обычно как войдешь, так сразу же наткнешься на очередного цицерона. Каких только призывов не услышишь! Один требует немедленно уйти из Африки и заняться Европой, другой — напротив, чуть ли не всем миром переселиться в Уганду. Кто претендует на роль пророка, кто защищает права престарелых моряков... Всего и не перечислишь. Над этим, конечно, можно потешаться, а можно и нет...
Тухачевский уловил недосказанное и ничего не ответил.
Витовта он знал чуть ли не с самого детства. Вместе служили потом в лейб-гвардии Семеновском полку. В гражданскую прошли от Волги до Камы. Кротовка, Бугуруслан, Уфа, Челябинск — это ли можно забыть? Тухачевский принял армию в самый критический момент. «Штаб отбивает атаки противника»,— доложил начштаба. Куда уж дальше... Пятая отступала, измотанная до последнего предела, обескровленная в боях. Отступала, «огрызаясь жестоко», как проникновенно заметил Витовт. До Волги белым оставалось два, от силы три перехода. Но они не сделали их. Пятая устояла и перешла в наступление. Блюхер, Вострецов, Хаханьян, Эйхе, Борчанинов, Ермолин, Гайлит, Матиясевич, Лапин — каждый в отдельности и все вместе они совершили почти невозможное. Не верить им, сомневаться — все равно что не верить себе, а Путна, комдив-27, витязь Витовт — самый близкий.
Омская стрелковая сражалась и на Западном фронте. Ее командир знает, почему Тухачевскому пришлось отступить от Варшавы. И когда было приказано подавить кронштадтский мятеж, он опять оказался рядом. Доблестный всадник, как на гербе «Погоня»[7]. Это сокровенное, устоявшееся. На всю жизнь.
Но было и другое, пребывавшее в некой почти абстрактной обособленности. Подобно слоям керосина и воды, сосуществующим, но не поддающимся смешению. «В 1923 году состоял в троцкистской оппозиции». «Примкнул к объединенной оппозиции, от которой отошел в конце 1927 года». Две короткие строки в личном деле, точно крест-накрест забитые доски.
