А старый курчавый мулат ответил:
– Кто-то утонул. Думаю, ребенок. А мать кричит.
– Гребите туда!
Гребцы погрузили шесты в воду. Скоро обе лодки уже качались там, где стряслась беда. На носу особо изукрашенной лодки – здесь гуляла свадьба, и на крышу изобильно навертели цветных шелковых лент, серпантина, дешевых ожерелий и бумажных фонариков, – скрючившись, сидела женщина с коричневой, цвета коры старого дуба, кожей; волосы висят вдоль лица, щеки, грудь расцарапаны в кровь. Женщина плакала так неистово, что задохнулась и теперь хватала воздух ртом, как рыба.
– Убейте меня. Убейте меня!
– Что она кричит? – спросил Ром, холодея.
– Она кричит, – Фелисидад вскинула на Рома угли глаз, – что хочет уйти вместе с ним.
– С кем?
– С ребенком своим.
Старый мулат крепко сжал гриф гитары.
– Кто утонул?
– Мальчик.
– Маленький?
– Восемь лет.
– Святая Мария! Не успел пожить! Бедная мать!
Парень-марьячи сдернул с башки сомбреро. Сбросил куртку с серебряной вышивкой. Под курткой оказалась синяя, как небо, рубаха. Он перепрыгнул на лодку к несчастной матери, сел на корточки рядом с ней, обнял за плечи.
– Я знаю, о чем он ей шепчет сейчас, – сказала Фелисидад. – Он говорит: давай я буду твоим сыном. Он прав. Так и надо.
– Я бы тоже хотел стать ее сыном.
– Давай ты лучше станешь сыном моего отца.
– Твоим братом?
– Моим мужем.
Ром сжал руку Фелисидад.
Он жил в гостинице, она – дома. Он еще ни разу не был у нее, и ни разу они не оставались на ночь у него в номере.
Они оба чувствовали, что и как надо делать, знали, что всему есть свое время, и не торопили время, и не медлили. Они держали друг друга за руки, и время перетекало из руки в руку – теплая, живая кровь.
А утонувший мальчик лежал на дне пруда, и напрасно гребцы и спасатели, дюжие мужики и отважные девушки ныряли в пруд, надеясь отыскать маленькое тело. Кто-то крикнул: «Хватит! Сам всплывет!» Марьячи выпустил из объятий плачущую мать. Сбросил синюю рубаху, скинул брюки. Под одеждой оказался неожиданно красивый, загляденье. Нырнул. Долго не показывался. Ром видел, как тяжело вздохнула Фелисидад. Наконец из водорослевой, тинной тьмы вынырнула мокрая голова.
– Я его нашел!
Марьячи подплыл к лодке и передал мальчика из рук в руки кричащих людей. Ребенка тут же начали откачивать, поднимали за ноги и трясли, пытаясь вылить из него воду, вдували ему воздух изо рта в рот. Напрасно: мальчик был мертв.
– Плывем обратно. На берег.
Губы Фелисидад дрожали.
– Тебе холодно?
