– Лук еще надо пожарить. Мелко покрошить и поджарить. Для фарша.
– Нет проблем.
Пришли, с порога вместе, дуэтом, заговорили, обдавая тетю Клару жаром тел, солью и йодом впитанного ветра, винным, карнавальным блеском глаз. Седая Клара радовалась гостям. Родные гости – двойной праздник. Хороший у племянницы жених! Русский, ну пусть русский. Он расскажет ей про медведей!
Варили и шелушили креветки. Майонез пах забытым березовым листом: как распаренный в бане веник. Маисовое тесто густело, липло к пальцам. Фелисидад завязала на Роме фартук. Он поднимал руки и смеялся.
– Руки вверх!
Фелисидад брала нож и шутя наставляла на Рома, будто пистолет.
– Пиф-паф!
– Сдаюсь!
– Ты мой!
– Я твой!
Тетя Клара окунала палец в салат, облизывала. Фелисидад ударяла ее по рукам. Ром натирал на терке вареную свеклу. Шампанское вытащили из холодильника, три стеклянные бомбы, они готовы были сегодня взорваться золотой пеной, счастьем.
– Сколько осталось до Нового года? А?! Ром, глухой!
Ром неловкими пальцами заворачивал беляши. Вот так делала бабушка? Да, так, и еще вот так. Он сможет. Он не ударит в грязь лицом.
Фелисидад просунула руки ему под мышки и поцеловала его в спину. Хребтом, под рубашкой, он почуял угли ее губ.
– Что?
– Ну тебя! Я сама посмотрела уже. Четыре часа!
Сковорода шипела на огне.
Елка у тети Клары, как в России – живая, колючая. Настоящая!
В честь русского гостя куплена. Где только раздобыла.
На пианино – искусственная елочка. Шары, свечи. Воздетые пальцы свеч. Грозят времени.
Новый год – это не праздник. Это напоминанье о времени: оно идет и проходит, и надо помнить его. Помнить? Зачем?
«Я помню свою первую елку. Помню. Я сидел под елкой, перебирал игрушки, и вдруг заплакал, оттого, что понял: игрушки – прошлогодние. И не вернешь. Не вернешь! Папин запах, табачный. Еще – рыбой, рыбьей чешуей от пальцев пахло. Рыбак. В кладовке хранились удочки… лески, крючки, блесны. Ловил карасей. Мамин – духи. Очень нежные, еле слышные. Запах сухого ландыша в сене… на сеновале… в деревне. Смешанный… смешно… с молочной кашей. Каша с тыквой. Пшенная. Это… мама. Только запах и остался. Только его и помню. А бабушка? Чем пахла бабушка?»
Ром шумно вдохнул, втянул носом воздух.
– Почему так дышишь?
– Как?
– Будто плакать хочешь!
Он взял себя в руки.
Потом схватил с разделочной, в муке, доски некрасиво слепленный беляш.
Масло шкворчало.
Ром положил беляш на сковороду. Она зашипела, глазок мяса в круге теста вздулся, изошел соком.
