— Похвально, — оценил Зельбеманн, перелистав списки, — план вполне приличный. Вот если бы к этому додумались во всех селах, наверняка хлопот бы поубавилось. И крови. Для остальных районов круговая порука — самый лучший метод. Слышите, Михайлич? — Зельбсманн повернулся к арестантам. Поливода посмотрел следом и узнал Володьку Михайлича, долго же тот в сорок первом шлялся по Залесам, пока не поволочился в партизаны и не стал комиссарить, а теперь, видишь, из-за таких, как он, суета… — Круговая порука, — продолжал Зельбсманн, — спасая себя как единый организм, село сообща отсекает загнившие части. Сообща! И потом неизбежно ищет у нас защиты от партизан. Такие-то дела, Михайлич. Этот староста имел шанс спасти Залесы, я прекрасно понимаю его мотивы. Но село, к сожалению, погибнет. Теперь, Михайлич, будем считать, что погибнет оно исключительно из-за вас.
На заднем сиденье автомобиля никто не шевельнулся, и у Поливоды вспыхнула в душе такая злость, что сейчас он готов был оттолкнуть Зельбсманна и охрану, лишь бы вцепиться Михайличу в горло, задавить, растоптать, коль вовремя не подсказал Зинюку, Орлику или Окуню убрать этого Михайлича, стереть с лица земли, смешать с грязью. Но сдержался, наклонив голову, смотрел себе под ноги.
— Хорошо. Не жалейте. Даром не пропадает, — успокоил Зельбсманн. — За службу благодарю. То, что настроили должным образом своих людей, правильно. Будут помогать. Работа предстоит большая.
Андриан Никонович малость успокоился. В конце концов почему это мне пришло в голову все переиначивать, им там, наверху, видней, что и как. Мое дело маленькое — исполнять точно указания. Коль решили так, значит, так и надо. На Рауха понадеялся, обеспеченной старости захотелось, чтобы без лишних хлопот. Но все по-другому вытанцевалось. А злиться надобно на самого себя: не лезь, как говорится, впереди батьки в пекло. Этот, из Бреста, хоть и благодарит за службу, но радость невелика: сам, видимо, что-то недомозговал.
— Вам, Поливода, тоже предстоит поработать, — вывел его из задумчивости голос Зельбсманна. — Я прикинул и решил пойти навстречу вашим хорошим начинаниям. Действительно, с какой стати село должно из-за кого-то умирать? Сделаем так. Операция на хуторах идет, остановить ее невозможно. Кто виноват, а кто нет — на том свете встретятся и выяснят между собой. Хотя должен, пан Поливода, оговориться: виноваты все, в том числе и вы. Разве справедливо винить только тех, кто в партизаны пошел? Или кто кусок хлеба им давал? А сосед куда смотрел? То-то и оно! Но сделаем скидку на забитость волынского мужика: моя хата, мол, с краю. Ну, крайние хаты, предположим, горят! — засмеялся Зельбсманн, — думать поздно. Но все-таки сделаем скидку на забитость волынского крестьянина, тех, кого еще не коснулась господня десница. Так вот, пан Поливода. Народ будут сгонять сюда, в центр, видите, парни уже ров размечают. Попытайтесь все же помочь землякам. Возьмите несколько своих людей, обойдите по крайней мере ближайшие хаты. И передайте следующее: кто появится с белой повязкой на рукаве — знак признания немецкой власти, — он и его семья может рассчитывать на помилование. Понятно? С белой повязкой! Много вам сейчас не успеть, первую партию все равно расстреляем в порядке предупреждения, назидания наследникам, а другим группам можете объявить: белая повязка на рукаве, на левом или на правом — значения не имеет. Понятно? Таким образом, вам останется кем управлять, и это также будет служить круговой порукой, как и ваш план. Собственно, операцию отменить нельзя, она расписана по нотам и минутам, она неотвратима, как судьба. Тем, кто в списках, пощады, безусловно, никакой, все абсолютно справедливо. Согласны? Действуйте!
