Он молчал.
— Вместе с девчатами и сирень посадила, и оградку выкрасила. Видишь, как хорошо тут… будто за родной могилкой ухаживает.
Артемке, стоявшему поначалу очень прямо и недвижно, как в почетном карауле, стало казаться, что отец слишком долго остается у обелиска. Мальчик несколько раз прочитал надпись, потом принялся рассматривать кусты поодаль, но и это занятие наскучило ему, и, решившись, он подошел и тронул отца за руку.
— Папа, мы надолго приехали сюда? — спросил он.
Николай Устинович как-то чересчур пристально, будто не узнавая, посмотрел на сына и, повернувшись, медленно пошел с кладбища.
Они растянулись по дороге: впереди Червенцов, следом Анастасия Петровна и позади Артемка и Генка с мамонтовой костью на плече.
Вечером Аверьян Романович завернул на Настии двор повидаться с Червенцовым. Солнце уже зашло, закат разлился на добрую половину неба, против него прозрачным оковалком сотового меда висел месяц. По селу тянуло тем особым, густым и приятным запахом, который надолго устанавливается после прогона стада, — пахло парным молоком и сухой пылью.
Аверьян Романович и Червенцов на крылечке сумерничали, потягивая запашистый харитоновский табачок. Поблескивая глазами из-под ершистых бровей, старик изредка сплевывал на землю и растирал плевки подошвой. Он настроился по душам поговорить с гостем Анастасии Петровны, но тот помалкивал или отвечал односложно, при этом задумчивое выражение не сходило с его лица, и у старика вязли слова.
— Да-а, теплые ночки подходят, — бормотал Аверьян Романович. — Июнь, самое лето. На заре и то такая теплынь, как все равно в парной, благодать…
Николай Устинович рассеянно посмотрел на него и снова промолчал, но старик не мог долго играть в молчанку, да и словом быстрее расшевелишь человека.
— Вот разъясните мне такое диво, как его понимать надо, — заговорил он. — Скажем, живут на Кавказе люди по сто, а то и больше лет, и до того крепкие, будто из одних жил склеены. Я в Москве встречал такого, сошлись с ним на выставке, ему сто с хвостиком, а зубы, как у молодого, и живой да проворный — беда, ей-богу, мне не уступит. «Я, говорит, по домашности все, что надо, справляю…» А вот в наших местностях не встречал таких. Помню, парнем был, до первой войны с немцами в селе старик помер, Платон Авдеич, по-деревенскому дед Кулюшка, так ему за девяносто было, черный, как прах. Все тогда дивовались — долго прожил старина, а вот тот, с выставки, и за сотню перевалил и бодрый, змей. Какое вы объяснение дадите? Отчего это: от пищи или от воздуха? Может, горы какое влияние оказывают?
